Незабываемое - [108]

.

Статья Ленина «Мы заплатили слишком дорого» была опубликована в «Правде» 11 апреля 1922 года. Б. И. Николаевский не мог ее не читать. Он знал и о мотивах подписанного в Берлине соглашения. Спрашивается, зачем же Бухарину за кулисами надо было бороться против казни правых эсеров, когда сразу же после конференции в Берлине Ленин заявил, что соглашение рвать не следует?

Не нарушая, по решению Ленина, согласия, данного на берлинской конференции, для защиты ЦК правых эсеров были допущены прибывший в Москву бельгийский правый социалист Э. Вандервельде и другие. Бухарин не только выступал на процессе с резкими речами, изобличающими контрреволюционную деятельность правых эсеров, но и, обозленный на то, что делегация Коминтерна, несмотря на компромисс, не была допущена на Всемирный конгресс, мобилизовал студентов Университета им. Свердлова, сочинил злые частушки и устроил обструкцию Э. Вандервельде при встрече на вокзале (об этом мне рассказывали бывшие студентки «Свердловки», об этом же свидетельствует и Р. Катанян).

Я специально уделила внимание вопросу о суде над правыми эсерами, чтобы показать, как ловко Б. Николаевский извратил позицию Бухарина. Это тем более важно, что на процессе Бухарин обвинялся в связях с террористом Семеновым в целях организации покушения на Ленина.

В том же духе Б. Николаевский измышляет разговор с Бухариным о провокаторе Малиновском. Тема эта вроде бы вполне естественна. Провокатор Роман Малиновский выдавал охранке не только большевиков, но и меньшевиков. В особенности пострадала Московская организация большевиков, революционную работу в которой вел Бухарин. Бухарин был арестован в Москве в 1910 году и через несколько месяцев выслан в Архангельскую губернию, в Онегу, как он полагал, именно по его доносу.

За границей в 1912 году в Кракове Бухарин встретился с Лениным и высказал свое подозрение, возможно, уверенность в том, что Р. Малиновский — провокатор царской охранки. Полицейский агент Р. Малиновский был членом Центрального Комитета и возглавлял большевистскую фракцию IV Государственной думы. В то время он был популярен в среде большевиков, и Ленин этому не поверил.

Как сообщает Николаевский, на вопрос, как Ленин мог закрывать глаза на бесспорные факты, Бухарин будто бы сослался на одержимость Ленина, которого фракционная борьба (в то время внутри социал-демократической партии) делала слепым. Мог ли так ответить Бухарин, раз он сам во фракционной борьбе был на стороне Ленина? Свое меньшевистское мировоззрение Николаевский приписывает Бухарину.

Хорошо хоть, что Николаевский заявил от себя лично, а не приписал Бухарину слова, что просчет в отношении Малиновского — «одна из самых позорных глав в биографии Ленина…»

В заключение хочу рассказать о менее значительных в политическом отношении эпизодах, придуманных Николаевским.

Поражает сочиненный им разговор о составлении Конституции, принятой в декабре 1936 года VIII съездом Советов. «Смотрите внимательно, — якобы сказал Бухарин Николаевскому, — этим пером написана вся новая Конституция — от первого до последнего слова. (Он будто бы вытащил из кармана «вечное» перо и показал его.) Я проделал эту работу один, мне немного помогал только Карлуша. В Париж я смог приехать только потому, что работа эта кончена». Эти сведения — плод фантазии Николаевского. Николай Иванович писал не всю Конституцию, а ее правовую часть. Писал дома, школьной ручкой, с обыкновенным пером, «вечного» пера не любил. В Париж эту ручку Бухарин не возил и показывать Николаевскому не мог, Бухарину не требовалась помощь Карлуши (так многие называли К. Радека, и это Николаевский, оказывается, знал), точно так же, как Радек, член Конституционной комиссии, не нуждался в помощи Бухарина.

Меня привело в изумление, когда я прочла, что Николаевский ввел и меня как действующее лицо своей инсценировки: «Бухарин был явно утомлен, мечтал о многомесячном отпуске, хотел бы поехать к морю. В этот момент к нам подошла его молодая жена… она ждала первого ребенка, тоже нуждалась в отдыхе и явно была довольна, когда муж ее заговорил о море…» Фантазии импровизатора нет границ: многомесячный отпуск мог быть получен только по болезни, а Н. И. собирался в отпуск на Памир. Разговора о море не было, и мечтаний таких быть не могло ни у меня, ни у Николая Ивановича. Я со дня на день ждала ребенка и родила через несколько дней после приезда из Парижа.

Николаевский позволяет себе и такой вымысел:

«…когда мы были в Копенгагене, Бухарин вспомнил, что Троцкий жил относительно недалеко, в Осло, и сказал: — А не поехать ли на денек-другой в Норвегию, чтобы повидать Льва Давыдовича? — И затем добавил: — Конечно, между нами были большие конфликты, но это не мешает мне относиться к нему с большим уважением».

В Копенгагене я не была, но великолепно понимаю, что это очередная выдумка Николаевского. Я уже не говорю о том, что съездить в Осло нельзя было без визы, речь могла идти только о конспиративной поездке, на что Николай Иванович никогда бы не пошел. Кроме того, как мне известно со слов Н. И., в полемических дискуссиях он утратил уважение к Троцкому. Полагаю, что то же можно сказать и о Троцком, который едва ли принял бы Бухарина с распростертыми объятиями.