New Москва - [3]

Все. Началось веселье. Колька со свистом покатался на «горах» (квортер), спустил полмиллиона рублей в «одноруких бандитов» (смех да и только: выиграл лишь штук тридцать тысячных жетонов) и, наконец, прокатился на лодке по бурной реке в «Диснейленде». Это обошлось ему в полдоллара, и здесь Колька сказал себе: «Стоп!» Этак все доллары просадишь, а главная мечта сегодняшнего дня останется за горизонтом. Мечта же у Кольки была такая: выпить настоящего «бурбона» и попасть в публичный дом. Шестнадцать лет все-таки не шутка!

Из «настоящих денег» у него оставалось четыре доллара пятнадцать центов. На «бурбон» должно хватить, а в публичном доме, — если выбрать поскромнее, — и рубли возьмут. Колька поиискал глазами и сразу же нашел павильончик с надписью русскими буквами «Спиритс». То, что надо. Напустив на себя «взрослый» вид, Колька вразвалку вошел в павильон, бросил на стойку два доллара и неожиданным басом заявил:

— Один «бурбон». И поменьше содовой.

Бартендер оценивающе взглянул на него, все понял и вежливо ответил:

— Без закуски не подаем, сэр.

— Тогда чипс и орешки, но поменьше.

— Слушаю, сэр. С вас полтора бака. «Всего-то? — мысленно обрадовался Колька. — Тогда можно будет порцию и повторить».

Он отошел к столику, влил в себя «бурбон» и прислушался к ощущениям. Ничего интересного. Жидкость жгла горло и отвратительно пахла. Колька кинул в рот горсть соленого арахиса и подумал, что все дело — в непривычности. Если притерпеться — можно пить. «Это тебе не одеколон „Саша“, — издевательски подумал он, вспомнив отца. — Виски все-таки, не хухры-мухры».

В животе образовалось горячее пятно и стало расползаться по всему телу. Кольке это понравилось. Он снова подошел к стойке.

— Повторите, пожалуйста, — хамство куда-то делось, Колька размяк и вспомнил, что взрослому пристало быть вежливым и солидным.

Бартендер на этот раз не заговорил о закуске — просто молча налил Кольке стакан виски и взял доллар.

Колька обрадовался. Если дела пошли так, то у него хватит и на третью порцию.

Этот стакан Колька пил медленно, зажевывая горечь и жжение чипсами.

Тепло уже разлилось по всему телу, Колька окончательно понял, что сегодня чудесный день, и он все делает правильно, и все люди милы и приветливы, и что ему обязательно надо было заговорить с теми мужиками в косоворотках, он объяснил бы, что у него день рождения, и не простой, и мужики поняли бы, и угостили чем-нибудь суверенным, не этим мерзким «бурбоном», и они пошли бы дальше вместе, горланя «Хеппи бирсдей ту ю-у-у-у…», и…

— Еще «бурбон», пжалста, — Колька вдруг обнаружил, что стоит у прилавка и стучит долларом о металлическое покрытие.

— Вам не довольно ли, молодой человек? — участливо, но вместе с тем строго, спросил бартендер, видимо решив, что обращение «сэр» в данном случае было перегибом.

Колька хотел напустить на себя грозный вид и, сдвинув брови, заорать «Что-о-о-о-о?», но вместо этого зачем-то хихикнул, неожиданно икнул и очень по-детски сказал:.

— А у меня баков-то больше и нету.

Бартендер подумал немного, затем кивнул, как бы соглашаясь, и налил Кольке третий стакан.

Колька выпил его махом, сожрал оставшиеся чипсы и орешки и, не сказав ни «спасибо», ни «до свидания», вывалился из павильона. Ему не терпелось довершить программу столь прекрасно развивающегося дня. Он помнил, что несколько дешевых публичных домов размещалось на Березовой аллее, и направился туда. Долго плелся по бывшей Сельскохозяйственной, ныне Фермерской улице, вышел на аллею, а дальше в памяти начались провалы… Он входил в заведение с надписью «Sex manners»… Он в какой-то комнате… Широкая постель… Рядом с ним девица с огромной обнаженной грудью, но почему-то в очень тугих, плотных синтетических трусах… Она что-то говорит, но Колька ничего не понимает… Она расстегивает ему молнию на джинсах, нащупывает щель в трусах и лезет туда горячей рукой… Потом снова провал… Колька лежит на кровати и в голос рыдает — девицы нет, как и не было…

Затем Колька обнаруживает себя в метро, причем словно бы на нескольких станциях сразу — это одновременно и «Выхино», и «Полянка», и «Битцевский парк»… А окончательно он осознает себя вечером — уже довольно темно — в каком-то вовсе незнакомом районе, мрачном и грязном, застроенном кирпичными двух-трехэтажными домами. Никогда в жизни Колька не бывал в таких районах и даже не подозревал, что они существуют в Нью-Москве. Он ощупывает карманы джинсов — они совершенно пусты: ни дайма, ни цента, ни «ломоноса». Ему становится совсем плохо — и не потому, что потерял деньги, а потому, что оказался неизвестно где и как попасть домой не знает, а дома, наверное, мечется мать, давно приготовившая вкусный ужин, и звонит в милицию, и в полицию, и в больницы, и в морги, а он стоит здесь, неизвестно где, хоть и совершенно обокраденный, но живой и здоровый, только сильно болит голова и почему-то все время хочется плакать.

И в это время из-за угла выходят три здоровенных негра.

— Лук, — говорит один из них, — малек.

— У-упс, — говорит второй, — рили малек.

— Уэлл, — говорит третий, — малек, хотеть попки-жопки?

И тут вся злость и вся обида этого столь прекрасно начавшегося дня, и жалость по матери, и неизвестно откуда взявшаяся тоска по покойному отцу прорываются в Кольке, как гнойный нарыв, и он визгливо кричит: