Невинный, или Особые отношения - [66]

Леонард словно очнулся от сна.

– Не может быть, – сказал он. – Давай проверим снова.

Она оказалась права. Ящики были в девяносто семь сантиметров длиной. Он схватил сантиметр и измерил все сам. Наверняка есть способ как-то подогнать цифры.

– Мы его втиснем. Заверни, и втиснем.

– Не войдет. Тут лопатки, а другой конец толстый. Придется распилить пополам, – Эго был ее муж, и она знала.

Руки и нош, и даже голова были придатками, которые дозволялось отрезать. Но трогать остальное – нет, это неправильно. Он попытался отыскать в памяти принцип, какое-нибудь элементарное соображение приличия, чтобы подтвердить свою инстинктивную уверенность. Он страшно устал. Стоило ему закрыть глаза, как он словно поднимался в воздух, теряя ощущение собственного веса. Ему нужна была какая-то опора, несколько основных правил. Просто невозможно, мысленно говорил он Глассу и горстке старших офицеров, теоретизировать и определять главные принципы в самый разгар работы. Такие вещи следует обдумывать заранее, чтобы потом можно было сосредоточиться на самом процессе.

Мария опять села. Ее намокшее платье провисало между колен.

– Давай быстрее, – сказала она, – Потом можно будет отмыться. – Она нашла пачку с тремя сигаретами. Раскурила одну, затянулась и отдала ему. Он не обратил внимания на красные пятна, расплывшиеся по бумаге, ему действительно было все равно. Но когда он подошел, чтобы вернуть ей сигарету, она прилипла к его пальцам.

– Оставь себе, – сказала она, – и давай начнем.

Скоро ему пришлось перехватить окурок, иначе он обжег бы себе пальцы. Бумага разошлась, табак высыпался. Он уронил все это на пол и раздавил ногой. Затем взял пилу и расстегнул Отто рубашку, обнажив спину над брючным поясом. Прямо на позвоночнике была крупная родинка. Его покоробила мысль, что надо будет пилить по ней, и он сдвинул полотно на полдюйма ниже. Теперь первый надрез прошел по всей ширине спины, и позвоночник снова помог держать направление. Он миновал кость довольно легко, но, углубившись еще на дюйм-другой, почувствовал, что больше не движется вниз, а скорее сталкивает то, что находится внутри, к одному боку. Но он не остановился. Он достиг полости, содержимого которой ему совсем не хотелось видеть. Он поднял подбородок, чтобы не заглядывать в дыру. Он смотрел в сторону Марии. Она по-прежнему сидела там же, бледная и усталая, не глядя на него. Ее глаза были устремлены на открытое окно и большие кучевые облака, плывущие над двором.

Раздался чмокающий звук – он напомнил ему о желе, которое вытряхивают из формы. Внутри совершались какие-то перемещения, что-то лопнуло и наткнулось на что-то еще. Он допилил донизу, и перед ним опять встала знакомая трудность. Он не мог перепилить кожу на животе и сохранить в целости дерево под ней. Стол был хороший, на совесть сработанный из вяза. И на сей раз он не стал опускать туда руку. Вместо этого он повернул туловище на девяносто градусов и подтянул ею вперед за верхнюю половину, так что пропил оказался на одном уровне с краем стола. Ему следовало попросить Марию помочь. Ей следовало предвидеть трудность и спасти его. Он держал верхнюю половину обеими руками. Нижняя так и осталась на столе. Как же ему взять линолеумный нож и разрезать кожу живота? Он слишком устал, чтобы остановиться, хотя и понимал, что его попытка обречена на неудачу. Он поднял левую ногу, чтобы подпереть туловище коленом, и нагнулся вперед за ножом, который лежал на столе. У него все-таки был шанс на успех. Он мог бы удержать верхнюю часть тела рукой и коленом, а свободной рукой достать до нужного места и разрезать кожу. Но усталость не позволила ему сохранить равновесие. Он почти дотянулся до ножа, когда почувствовал, что падает. Ему пришлось быстро поставить левую ногу. Он попытался вовремя вернуть на место свободную руку. Но туловище выскользнуло, и он не поймал его. Верхняя половина Отто сорвалась, качнувшись на остатках кожи и обнажив путаную груду его пищеварительных органов, и увлекла за собой нижнюю. Обе рухнули на пол, вывалив свое разноцветное содержимое на ковер.

Прежде чем покинуть комнату, Леонард внезапно, в один миг осознал, какое огромное расстояние им пришлось одолеть, увидел весь путь, приведший их к этому от счастливой домашней помолвки, и то, как каждый очередной шаг казался вполне логичным, вытекающим из предыдущего, и как некого было винить. Прежде чем он ринулся в ванную, у него в памяти отпечаталась картина каких-то красновато-бурых кусков, мотка тускло отсвечивающих иссиня-белых, цвета вареного яйца трубок, чего-то черного и фиолетового, и все это отливало мертвенным блеском, словно глубоко возмущенное тем, что нарушили его сокровенную интимность, раскрыли бережно хранимые секреты. Несмотря на распахнутые окна, комната наполнилась тяжелым затхлым духом, который сам по себе был только фоном для остального: сладковатого, сернисто-земляного запаха экскрементов и Sauerkraut. Оскорбление, успел подумать Леонард, поспешно перешагивая через ставшие торчком, так и не разъединившиеся половины туловища, состоит в том, что все это есть и в нем самом.