Невинные убийцы - [48]

Немного погодя Яшма, а затем и Ясон отправились на охоту. Руфус и Слиток совершенно освоились на новом месте; тогда я оставил их и вернулся к четвертой норе. Там, свернувшись клубочком, на самом солнцепеке у входа в нору спали Синда и Эмба.

Ясону и Яшме ничего не оставалось, как присматривать за щенками в обеих норах, но на четвертый день я нашел все семейство возле нового логова.

Наблюдение за шакальей семейкой — это занятие, которое требовало всего нашего времени без остатка, и, если случалось пропустить хотя бы один день, кажется, что именно в этот день, без нас, произойдет что-то необычайно важное. Так что только неутомимое содействие студентов, особенно американца Бена Грея, дольше всех помогавшего мне в работе, позволило узнать кое-что о жизни других шакалов. Получилось так, что одному из нас иногда удавалось по нескольку дней, а то и недель наблюдать за шакалами, живущими по соседству, — кстати, я понял, как мне повезло, что главным объектом наблюдения я выбрал Ясона и его семейство. Ни в какой другой семье не оказалось столько щенят, оставшихся в живых в первые месяцы после рождения. У соседа Ясона поначалу было трое щенят; одного унес орел, а другой куда-то пропал, так что подрастал один-единственный щенок. В другой семье, состоящей из двух взрослых и шестерых щенят, двое малышей пропали, а третий увязался за отцом в трехкилометровый охотничий поход, и тот бросил его на берегу Мунге. В сумерках отец вернулся к месту, где восемью часами раньше оставил малыша, но его там уже не было, и мне он больше не попадался. В третьем семействе один из двух щенков исчез ночью; неподалеку от их логова мы обнаружили следы пиршества гиен, да и шакалы в эту ночь выли почти непрерывно, так что щенка, по-видимому, убили гиены. Сильнейший ливень, затопивший почти все дно кратера, должно быть, погубил и двух маленьких шакалят четвертого семейства: когда мы сумели добраться до их норы, там оставалось всего два щенка из четырех.

Потоп разразился после того, как необычайно сильные дожди нынешнего года достигли максимума. От потопа пострадали и мы. Это случилось ночью. Вечер был чудесный, небо сверкало звездами, ни тучки, ни отдаленного рокота грома, который предупредил бы нас о надвигающемся бедствии. Первым узнал о потопе я — обошел палатку и оказался по колено в воде. Я поднял тревогу, и когда наши студенты Паркер и Грей и двое африканцев вынесли лампы из столовой и кухни, расположенных несколько выше, глазам предстало печальное зрелище. Вода обступила со всех сторон хижину, тоже находившуюся на небольшом возвышении, и уже заливала три маленькие палатки, стоявшие ближе всего к реке. Мы бросились спасать постели и одежду. Яркий луч фонаря выхватил из темноты пару мужских кальсон. Раздался страдальческий вопль — кто-то наступил босиком на ядовито-жгучую африканскую крапиву и, согнувшись от боли, вывалил в воду всю постель. Заплакал Лакомка — как тут не проснуться, когда в хижину летят пропитанные водой вещи, охапка за охапкой! Голос американца в ужасе возопил: «Господи, помилуй!» — и секунду спустя: «Фу, да это просто лягушка!»

Вода продолжала подниматься, нужно было во что бы то ни стало спасти палатки. С двумя первыми мы справились почти без труда, а вот третья, с таким же вшитым наглухо полом, как и остальные, стояла еще ниже. Войдя в нее, чтобы выдернуть складной металлический шест, я очутился по пояс в воде. Вдруг послышался звук рвущейся материи — это шест пропорол брезент, — и палатка свалилась мне на голову; я почувствовал, что все сооружение вместе со мной куда-то поплыло в кромешной тьме. На минуту стало страшно — тяжелый брезент топил меня, прижимая к воде, — но Джейн, Паркер, Грей и оба африканца овладели положением, и мы даже ухитрились спасти палатку, хотя и порастеряли шесты и колышки.

Только в полночь, промокшие до нитки и предельно вымотанные, мы сели за стол выпить горячего кофе. Журчание потока, сбегавшего маленькими водопадами и ворчавшего среди корней, сменилось звуком, напоминавшим свист утреннего ветерка, — это вода текла сквозь высокую траву.

После неистовых ливней потоп пошел на убыль, и нам больше не приходилось выволакивать машины из бесчисленных ям и возвращаться домой по уши в грязи. Щенкам Ясона уже было почти четыре месяца, и они все меньше времени проводили в норе. Впрочем, завидев гиену, они обычно спешили к норе, но часто останавливались у входа и, обернувшись, смотрели, как родители отгоняют непрошеную гостью. Казалось, им нравилось смотреть, как гиена выделывает пируэты, увертываясь от острых зубов, с безошибочной меткостью хватающих ее за ноги и круп.

Однажды, когда Ясон и Яшма была на охоте, к логову стала неуклюже подкрадываться старая гиена. Я ее узнал — это была Миссис Браун, одна из гиен, которых мы к тому времени стали изучать. Руфус, Слиток и Эмба, свернувшись, лежали рядышком, а Синда, как всегда, в сторонке. Медленно, принюхиваясь к следам, Миссис Браун подходила все ближе. Вот она остановилась и замерла, открыв пасть от жары и глядя в сторону щенят; слюна тянулась длинной нитью у нее изо рта и стекала на землю. Как раз когда мне показалось, что она вот-вот увидит или учует спящих шакалов, ушки у Синды зашевелились. Не подозревая об опасности, она села, изловила допекавшее ее насекомое, а потом снова легла и закрыла глаза. Миссис Браун подкралась ближе. Синда еще раз щелкнула зубами, поймала насекомое и стала спокойно засыпать. Вдруг раздался вой — это взвыл Руфус, когда гиена бросилась вперед и ее челюсти чуть не сомкнулись на тоненьком тельце Синды. Тревога была поднята своевременно, и Синда, метнувшись в сторону, золотым шариком покатилась по траве. Миссис Браун проковыляла за ней метра три, но быстро отказалась от погони — Синда теперь бегала не хуже родителей.