Невилл Чемберлен - [14]
На тот момент младшему Чемберлену было 48 лет, тогда как в парламенте начинали карьеру люди двадцатилетние, и он знал, что будет слишком стар для «новичка». Помимо прочего, окунувшись во все перипетии политической жизни теперь уже лично, а не посредством отца или брата, он понимал, что мир этот органически ему неприятен. Это был мир интриг, утонченных игр, лицемерия, странных дружеских отношений. В его «голове неправильной формы» (определение продолжавшего глумиться над Чемберленом Ллойд Джорджа) не укладывалось, как можно оставаться друзьями и нападать друг на друга в палате общин, подставлять друг другу подножки, стравливать других, выдумывать изощренный ряд оскорблений и т. д. Он не поймет подобных правил игры до конца своей жизни, хотя те друзья, что у него появятся в том числе и в Парламенте, продемонстрируют ему восхитительный пример, как все это возможно. «Этого он никогда не понимал до конца»[92], — запишет в мемуарах Эдвард Вуд, один из таких друзей.
Невилл Чемберлен был человеком деловым и порядочным. Идея его возвращения в национальную политику, да еще и в виде начинающего депутата палаты общин, к декабрю 1917 года становилась все более призрачной. Хотя он и продолжал следить за политической жизнью, более того, его старый «добрый» друг Аддисон вроде бы собирался создавать комитет по речным каналам и пригласить Чемберлена на пост его главы, но пока не торопился. Все это терзало Чемберлена неопределенностью его положения, «…ну, почему, почему, я не удалюсь из общественной жизни окончательно. Я буквально заболеваю при мысли об интригах, ревности и подлости всего этого»[93], — причитал он в письме сестре.
И чтобы отвлечься и не чувствовать себя подвешенным на ниточке жуком, он вновь главным своим занятием сделал такой простой и понятный ему бизнес — оживил свое присутствие в фирме «Хоскинс» и стал заниматься проблемами рабочих. Если не в масштабах страны, то хотя бы в масштабах своего производства он мог обеспечивать им сносное положение и в военное время, чтобы «показать нашим людям, что они не рассматриваются нами как бездушные рабочие машины и что Совет проявляет человеческий интерес к ним и их развлечениям»[94]. Но что говорить о простых рабочих, если даже самим Чемберленам, семье очень обеспеченной, приходилось в тот период достаточно туго. Вплоть до того, что они приобрели корову, а потом еще и двух кроликов ввиду угрозы голода зимой 1917/18 года. Идея домашнего зверинца принадлежала Энни, и она с успехом ее реализовывала.
В Городском совете Бирмингема началось определенное движение — просить Чемберлена вновь стать лорд-мэром города. Эту возможность он решительно отверг, а вот от поста заместителя мэра не отказался и вошел в комитет по градостроительству. Снова он начал активно заниматься тем же, чем и до своего отъезда в Лондон, тем, что знал, любил и умел, как мало кто в Англии и практически никто в Бирмингеме. Включился в проблему здравоохранения, которая с притоком раненых с фронта, а также беженцев стояла очень остро. Его старшая сестра Беатрис работала в организации Красного Креста и, заразившись там тяжелой формой пневмонии и проболев всего несколько дней, умерла в ноябре 1918 года. Ей было 56 лет. И хотя их отношения с Невиллом были уже не такими близкими, как в детстве, он тяжело переживал эту утрату: «Огромным удовлетворением мне служит только то, что она дожила до этого момента и смогла увидеть окончание войны. Ее патриотизм был так горяч, и сама она так упорно работала, чтобы помочь конец войны приблизить, что я думаю, для нее это означало даже куда больше, чем для большинства из нас»[95].
В ноябре же предыдущего, 1917 года с фронта пришла другая трагическая новость: любимый кузен Норман пропал без вести. До этого, весной, погиб еще один его кузен — Джон. Поначалу Чемберлены надеялись, что Норман попал в плен, но надежды на это таяли с каждым днем. Командир его роты прислал письмо, где рассказал о последней атаке, в которой участвовал Норман Чемберлен, и сообщил, что ни живого, ни мертвого его не нашли. Нашли тело Нормана только в феврале 1918 года, ошарашив всю семью этим известием. Чемберлен был «ужасно подавлен его утратой… <…> невозможно думать, что такая яркая, такая сильная индивидуальность должна была выгореть как свеча»[96]. Чтобы увековечить память Нормана, «самого близкого друга, который у меня был», Чемберлен даже написал и издал его небольшую биографию, «думая о том, чтобы будущие поколения нашей семьи поняли, насколько Норман способствовал фамильной известности»[97]. Так высоко оценить простого солдата — это было со стороны сына «строителя Империи» и брата «великого джентльмена» не только трогательно, но и благородно.
Эти утраты, безусловно, наложили серьезный отпечаток на характер и образ мышления Невилла Чемберлена. Сам он никогда участия в боевых действиях не принимал, но он видел бомбежки Бирмингема и Лондона, видел гибель мирных людей, и, возможно, именно это не позволило ему позже рассматривать «людей с улицы» в качестве пешек в своих партиях, заставляло ценить каждую человеческую жизнь. Хотя, казалось бы, в первую очередь этому должны были научиться фронтовики, своими глазами видевшие все ужасы войны, однако же немногие из них эти уроки усвоили. Многих эта первая война нового типа, нового характера и масштаба ожесточила, привила им цинизм и лишила милосердия.
