Невидимые - [9]

Но это не страшно: синяки заживут. А вот снова возвращаться домой с пустыми руками очень совестно.

Денег Червинский не давал, хотя шулеры, что играли в кабаке, говорили, будто бы ищейки хорошо платят своим "лягачам". Кажется, так они называли таких, как Макар. И да, еще грозили убить каждого, кого вычислят.

Устав слоняться и совсем запыхавшись, унылый Макар сел на скамейку в сквере у нового деревянного театра. Там, судя по звукам, уже началось представление.

Червинскому нужна история… История, подслушанная где-то на улицах.

Макар громко рассмеялся пришедшей в голову мысли, напугав прохожих.

3

Как только Бирюлев вернулся, Ирина села за рояль.

Она терзала инструмент весь остаток ночи. Рыдающие, надрывные звуки пронизывали дом. О сне не могло идти речи, даже если зажимать уши двумя подушками.

Сперва Бирюлев мужественно терпел, ворочаясь с боку на бок и мечтая о внезапной глухоте. Однако, пару часов спустя все же сдался. Любая громкая сцена лучше подобной нескончаемой пытки. Хотя, конечно, оставалась тревожная вероятность, что и после разговора Ирина продолжит играть.

— Наслушаться не могу, Иришенька, — ласково, как только мог, сказал репортер, спустившись в гостиную.

Поцеловать или нет? А, чего уж там. Бирюлев подошел к пианистке и наклонился, однако она резко дернулась, больно ударив головой в челюсть.

Пальцы же продолжали вонзаться в клавиши, вынуждая их завывать от боли.

Если бы только уронить на них что-нибудь тяжелое…

Бирюлев устроился в кресле и взял с кофейного стола субботнюю газету. Его материал снова занял первую полосу. "Невидимые убийцы: полиция признала бессилие". Смело. Признаться, думалось, что Титоренко сменит заголовок на менее бунтарский. Впрочем, и так тоже вполне неплохо.

— Жорж, мне нужно одиночество для раздумий.

— Хорошо. Вернусь наверх.

— Не только сейчас. Вообще. Я не могу так больше.

Начиналось.

— Ирина, отчего ты не желаешь ничего слышать? Придумываешь разное. Для твоей ревности нет никаких оснований. Я ведь столько раз объяснял: у меня работа, — в доказательство Бирюлев выставил перед собой газету.

— У нас достаточно средств…

— Нет. Я устал от разговоров о том, что проживаю средства жены, — репортер нисколько не лгал. Действительность оказалась не столь приятной, как представлялось, будучи двадцати одного года отроду.

— Я намерен сам нас обеспечивать, — интересно, а что бы вышло, если бы он сказал "себя"?

— Дело вовсе не в твоей работе, Жорж, — устало отозвалась Ирина. — Она ведь лишь предлог. Ты должен уйти… Уходи, прошу тебя. Прямо сейчас.

— Ты в самом деле меня выгоняешь?

— Да. Это мой дом, — жестко сказала она, но, спохватившись, тут же добавила: — Мне просто нужно подумать.

Бирюлев не раз представлял, как прозвучат подобные слова. Первое время — со страхом, а потом, пожалуй, и не без смутного тайного ожидания.

Он молча отправился в спальню и достал чемодан. Чего действительно жаль — так покидать привычный уют.

Пока что можно пожить у отца.

Бирюлев начал складывать вещи, когда вошла Ирина.

— Поклянись мне, что ты не лжешь! Что не ходишь к женщинам. Хотя о чем я прошу… Все ведь сама видела.

"Да, Иришенька! Самому удивительно, но на сей раз ты права".

Бирюлев достал нательный крест и для убедительности поцеловал.

— Клянусь.

Она прижала руку ко лбу.

— Жорж… Если я ошиблась, то… Впрочем, нет. Мне все равно нужно остаться одной. Возвращайся завтра. Пожалуйста.

Ирина вышла, но, к счастью, отправилась не обратно к роялю, а в кабинет. Вскоре Бирюлев услышал, как она позвала оттуда:

— Маша, принеси чаю.

Разбирать ли вещи обратно? Он подумал и поставил полусобранный чемодан в гардероб. Кто знает, когда застигнет очередная гроза?

Оделся, нахлобучил соломенную шляпу, подкрутил усы. Зевнул.

Дни установились жаркие. Выйдя, Бирюлев зажмурился от яркого света.

— Пончики? — поинтересовалась, неслышно подкравшись, уличная торговка.

Очень кстати. Взяв у нее хрустящий бумажный пакет, репортер подозвал извозчика и отправился к небольшому кирпичному дому на другой конец города.

Постучав дверным кольцом, прислушался, мысленно торопя ленивую прислугу. Но та не спешила. На базар ушла? Не открывал и отец. Воскресенья он обычно проводил у себя, но сегодня, похоже, как назло решил выйти в гости.

Ключ же, в довершение неудач, остался в ящике письменного стола. Бирюлев на всякий случай обшарил карманы — но лишь убедился, что память не подвела.

Возвращаться к Ирине, да еще и вопреки ее просьбе, решительно не хотелось. Можно было только ждать.

Репортер направился к скамейке через маленький сад, где распустились приятные глазу голубые колокольчики. Устроившись поудобнее и достав папиросы, он снова взглянул на дом.

Кажется, или дверь черного хода приоткрыта? Уходя за покупками, кухарка, она же и горничная, очевидно, не стала запирать прямой путь на кухню.

Догадка оказалась верной. Но, заходя внутрь, репортер вздрогнул от предчувствия. Его встретил тот самый удушливый, тошнотворный запах, что и месяцем ранее в доме соседа — старого Грамса.

Не желая даже додумывать, Бирюлев, заткнув нос платком, заглянул по очереди в кухню, столовую, гостиную, кабинет.

Отец лежал на кровати в своей спальне — и, судя по всему, уже давно.