Невидимое зло - [75]

— Нет, мам, — ответила Зан. — Я не хочу уезжать.

Пенелопа повернулась ко мне.

— Ты не могла бы оставить нас на минуту? Пожалуйста! — требовательно и надменно произнесла она.

Я собралась уйти, но меня остановила Зан:

— Подожди, Марта. Я никуда не собираюсь уезжать. Я остаюсь здесь.

— Но, Ксантия, — заворковала Пенелопа, — я так по тебе скучаю, дорогая!

— Мам! Поезжай домой, — ответила Зан. — Я приеду и навещу тебя на следующей неделе перед отъездом в Лондон. — С этими словами она надела очки и мощными гребками устремилась к концу бассейна.

— Зан! — Пенелопа пустилась вдогонку, но Зан уже развернулась и поплыла обратно. Пенелопа тоже повернула назад, но Зан плыла быстрее, чем та передвигалась на шпильках. Наконец Пенелопа это сообразила и стала ждать ее у торца бассейна. Когда Зан доплыла до него и коснулась рукой края, Пенелопа попыталась схватить ее за кисть. Я не знаю, на что она рассчитывала, но результат был неизбежен. Зан повернулась, а Пенелопа полетела вниз и с грохотом плюхнулась в воду, подняв целый фонтан брызг.

Там было глубоко, и она начала тонуть. Зан тут же сообразила, что случилось, подплыла к матери и подтащила ее к ступенькам на краю бассейна.

Я с неохотой подала ей руку, чтобы помочь выбраться. Бедная женщина судорожно всхлипывала. Мы с Зан отвели ее в дом, Зан сняла с нее мокрую одежду. Была проблема, во что ее переодеть, но я сообразила найти какие-нибудь старые вещи Нелса. Он крупный мужчина, но даже его брюки едва сходились у нее на поясе, хотя рубашка оказалась почти до колен. Мы погрузили ее как можно быстрее в машину, и водитель повез ее домой в Константна.

Бедная Зан. Бедная Пенелопа. Но все равно было смешно.

Когда же наконец он позвонит? Жаль, что мы заранее не условились снова встретиться. Просто обсуждали наши отношения. Не знаю, захочет ли он снова меня видеть, но сама мысль, что не захочет, приводит меня в отчаяние.

17 августа

Нелс улетел сегодня в Лондон на встречу с банкирами по поводу приобретения «Гералд». Эти последние дни были просто ужасными. Ни о Беатрис, ни о «Лагербонде» мы больше не говорили. Фактически мы не говорили вообще. Но я сделала все, чтобы в Лондон он отправился без Беатрис. Завтра она возвращается в Штаты. А я вечером еду в Йоханнесбург. Чтобы провести там ночь.

Я начинаю вести тайную жизнь, и у меня появились секреты даже от дневника. Странно, но это вызывает какой-то трепет и наполняет все особым смыслом. Мне трудно выразить словами, что я чувствую. Я абсолютно уверена, что мой дневник пока никто не читал, но нет никакой гарантии, что так будет вечно. Наверное, глупо вообще писать об этом. Но ведение дневника придало моей жизни какую-то осмысленность, а я — видит Бог — так в этом нуждалась. Я только что перечитала первую страницу. Господи! В каком же я тогда была отчаянии. Я и сейчас его часто чувствую, дела идут неважно, но появилась какая-то надежда. Надежда есть всегда.

И сегодня предстоит поездка в Йоханнесбург.

18 апреля

Йоханнесбург был просто великолепен. Он был великолепен. Хотя это всего одна ночь, но она того стоила.

Нас едва не поймали. Я увидела Роджера Темпла, когда он выходил из лифта, в который мы входили. Он работает на «Англо-Американ»[30] и, по счастью, был целиком занят беседой с каким-то бизнесменом. Я была поражена, что он меня не узнал: всего лишь два месяца назад мы сидели друг напротив друга у Джеймсонов. Наверное, глупо рисковать, встречаясь в таком месте, но я так рада.

Увидимся ли мы снова? Мы не говорили об этом. Я хотела спросить его в конце, когда мы прощались, но не стала. Это бы только все усложнило: пришлось бы говорить о характере наших отношений, их невозможности, о том, что все это просто безумие и какое-то умопомрачение, у которого нет будущего. Я не хочу об этом думать, хочу просто наслаждаться каждым мгновением, проведенным с ним.

Чувствую ли я себя виноватой? Лучше не спрашивать.

Мое сердце поет.

21

То, что женщина, сидевшая напротив Кальдера, была дочерью Корнелиуса ван Зейла, бросалось в глаза. Тот же высокий рост, такая же квадратная челюсть и проницательные голубые глаза под характерными бровями. У нее тоже были широкие плечи, но худощавое и мускулистое тело, скорее угловатое, чем женственно-округлое. На ней были джинсы в обтяжку и легкий свитер, светлые волосы коротко подстрижены, в ушах по три маленькие золотые сережки. Кальдер прикинул, что ей должно быть около сорока, но не будь у нее морщинок вокруг глаз, она выглядела бы намного моложе.

Они сидели в ресторане на набережной Виктории и Альфреда — огромном комплексе причалов, магазинов, ресторанов, яхт и рыболовных судов. Пристань перед ними бурлила: туристы и жители Кейптауна, в основном белые, пытались успеть насладиться солнцем в конце осени. Из раскрытых окон доносилась громкая музыка, создавая странную смесь из церковного пения, саксофона и четырех электрогитар, на которых играли парни в шотландских килтах. Вся эта какофония обрушивалась на толпу зевак. На заднем плане высились башни из стекла и бетона делового центра города, а за ними — Столовая гора: длинная и высокая серая стена, светлая в лучах солнца, на которой на высоте три тысячи футов над городом покоилось таинственное плато.