Невидимка. Фельдшер скорой – агент уголовного розыска - [4]

— Знаешь, Ванька! В прошлом хирурги врачами не считались. Не смейся. Правда. Врачи это терапевты, знахари, а хирурги и костоправы — отдельная профессия и особый цех. Так что обещание клятого Гиппократа к нам как бы не относится. Я этого словоблуда терпеть не могу. Жил бы он в наше время, я набил бы ему морду. Повезло охламону античному! — Бельченко погрозил воображаемому лекарю огромным кулаком.

Иван за месяц практики многое узнал и кое-что понял. Как ему тогда казалось, что понял. Он понял, что люди все, все, без исключения, но с различными нюансами — добровольно шагают к смерти и болезням, не думая об этом. И только, когда эта смерть уже подходит вплотную, начинают судорожно искать спасения у медиков, обвиняя их в неумении, непонимании и неспособности помочь. А некоторые не ищут, но с покорностью ждут финала.

Стоя с Бельченко на операциях, и потом, в ординаторской за чаем с коньяком, Иван услышал массу историй, из которых становилось ясно главное — больше восьмидесяти процентов всех неотложных случаев и тяжелых состояний травм и различных внезапных болезней, осложнений связаны с нарушением элементарных правил безопасности и беспечностью самих больных.

Так Бельченко поведал одну жуткую историю по трех мужчин, парившихся в закрытой бане. Закрытой на санитарный день, а не какой-то правительственной — «Закрытой». Как они там оказались? Да очень просто. У кого-то из троицы был друг банщик.

В парной они парились, в моечной, соответственно, мылись, а в предбаннике, между заходами в парилку и помывом, водку с пивом потребляли и воблой закусывали. И вот один так напился, что пошел в моечную, прилег на теплом каменном лежаке, свернулся калачиком, мочалку вместо подушки под голову подложил и уснул. А другой увидел шланг, которым банщики моют лежаки, взял да и вставил в задницу спящему. В шутку. А потом также в шутку кран открыл.

Мало того, что кипяток и перегретый пар, в самом шланге еще и воздух под давлением пошел. И вот это «копье» влетает спящему в прямую кишку! Того аж подбросило на лежаке. Бельченко рассказывал живо, ярко. Иван представил себе эту картину и передернулся от ужаса.

— Так ведь убить можно было?!

— Так, он почти и убил. — Согласился Бельченко. — Не умер дядя от болевого шока только благодаря водке, которая пропитала его организм. У друзей ума хватило вызвать скорую. Сам-то шутник, пока его дружок и банщик разбирались, да в скорую звонили, сбежал.

Привезли того бедолагу ко мне, а у него живот надут, как барабан — аж синий. Мы его под рентген — там понятно, в брюшной полости воздух! Делать нечего — схватили на стол. Выживет, нет — кто знает? Первым делом газ из живота стравили… сам понимаешь — амбре еще то. Потом раскрыли брюхо лапаротомически [3], от мечевидного отростка до лобка. На полную, как чемодан, хоть молнию вшивай. Ну и давай промывать, да дырки в кишке зашивать. Я насчитал тринадцать перфораций. Шесть часов мы промывали и собирали ему кишечник. Часть сигмы и толстой кишки в лохмотья. Пришлось убрать. Отправили мужика в реанимацию, а жене на следующий день объяснили честно: шансов ноль. Но ждем. Смотрим, а по дренажам сероза идет… ну жидкость такая, желтенькая типа лимфы, крови почти и нет. Уже хорошо! Пришел он в сознание и только пить просит. А пить-то ему как раз нельзя. Ну, и что ты думаешь? Через три дня его к нам в отделение из реанимации отдали.

А мы ведь кишечник ему зашинировали. Вижу, не знаешь, что это. Это на всю длину кишки через нос в желудок и дальше в тонкую кишку такую мягкую трубку вставили с боковыми дырочками. Чтобы через нее по капельке, как только там начнется шевеление — перистальтика, бульончики вливать, да гоголь — моголь. Все — таки мы надеялись, что мужик везунчик.

Чтобы ускорить процесс заживления и спаек было поменьше, подняли мы его на ноги, ходить заставили, прямо с дренажами. Он — что твой инопланетянин. Обмотанный простыней, и с боков из живота повсюду трубки с приклеенными перчатками вместо пакетов, куда сероза собирается. Ходит по коридору, капельницу перед собой катает на колесиках. Из носа труба торчит, через которую планируем кормить.

Видок — что надо!

Вроде бы все ему объяснили русским языком. Кишка, слава Богу, срослась, но надо дать ей прийти в себя — пока она работать, перистальтировать [4], не начнет, а значит — есть пока нельзя. Кормим мы его внутривенно, капельницами. Ну, вот ты понимаешь, что есть ртом в таком состоянии нельзя?

Иван кивнул.

— Понимаю.

Бельченко развел руками.

— А он не понял, в первую же ночь приперся на кухню, когда медсестры прилегли, и сожрал, чего нашел в холодильнике! А утром в крик. Живот опять как барабан. Я его осматриваю, а у него эвентрация. Знаешь, что это?

Иван снова отрицательно покачал головой. Слово незнакомое. Эвентрация.

Бельченко пояснил:

— Когда живот зашиваем, то делаем это слоями: брюшина, мышечный слой, потом кожу. Так, когда он нажрался, у него швы прорезались, а кишки вылезли под кожу. Это и есть — эвентрация. Мы живот-то опять открыли — и опять у него кишки раздулись, как дирижабль, чуть не до потолка но, правда, не полопались. А могли бы. Открыли мы кишку, спустили газы и содержимое. Зашили, уложили снова все на место.