Невидимая сила - [186]

Другое важнейшее профессиональное качество дипломата – умение искать компромиссы. Нам приходится делать это постоянно, поскольку любые переговоры предполагают взаимные уступки. Приходится выбирать и между вариантами различных тактических решений, и между кратко– и долгосрочными целями, и между практическими интересами и нематериальными ценностями. Дипломатия в целом по определению компромиссна, как коммерческая сделка. Однако было бы неправильно упускать из виду понятие просвещенного эгоизма, предполагающее привязку текущих решений к стратегическим возможностям и оценку краткосрочных выгод с точки зрения общих принципиальных подходов.

Проблема соблюдения прав человека в авторитарных обществах, с которыми нас также связывают интересы безопасности, особенно сложна, а иногда чрезвычайно болезненна. Не существует идеального сборника дипломатических инструкций по решению этой проблемы. Администрация Трампа чаще всего просто уходит от решения вопроса, продолжая критиковать за нарушение прав человека только те автократии, с которыми у нас есть серьезные расхождения, – например, Иран. Как бы я ни был убежден в недостатках такого подхода, дающего Путину и другим автократам повод утверждать, что Соединенные Штаты по существу лицемерят, проповедуя демократические принципы и настаивая на необходимости соблюдения прав человека только тогда, когда это отвечает их стратегическим интересам, наш подход к этой проблеме при других администрациях тоже вряд ли можно было назвать безупречным.

Разумеется, имеет значение и тон. До сих пор я не встречал ни одного лидера зарубежной державы и ни одного общества, которым нравилось бы, когда с ними говорят нравоучительным или покровительственным тоном. Точно так же никому не нравятся наши ритуальные возгласы об исключительности Америки, особенно на фоне нашего сегодняшнего крайне несимпатичного внутриполитического пейзажа. И все же нам не остается ничего другого, как открыто и прямо указывать на недопустимость нарушения прав человека. Решение этой проблемы отвечает долгосрочным собственным интересам любого государства, и решать ее оно должно ради себя, а не ради Соединенных Штатов или какой-либо другой страны. Требование соблюдения прав человека – это также вопрос нашей национальной идентичности, наших ценностей, нашей приверженности идеям политической толерантности, плюрализма и уважения к разнообразию, которые остаются неиссякаемым источником влияния США.

Меня восхитил подход Хиллари Клинтон к решению проблемы со слепым китайским диссидентом Чэнь Гуанчэном. Она взяла на себя серьезную ответственность, полагая, что для этого есть серьезные основания. Однако другие проблемы, которых было немало за время моей службы, нам не всегда удавалось решать столь же блестяще, как это сделала Хиллари Клинтон. В течение прошедших десятилетий я бессчетное множество раз беседовал с диктаторами на Ближнем Востоке, в Средней Азии и других проблемных регионах, требуя освобождения конкретных заключенных или ослабления репрессий в целом. Столь же бессчетное множество раз я беседовал и с местными активистами борьбы за права человека. Я выслушивал их тревоги и старался максимально честно объяснить, что мы будем продолжать помогать им, но что мы также заинтересованы в военном присутствии в их странах и сотрудничестве с их правительствами в области борьбы с терроризмом, и эту заинтересованность нельзя сбрасывать со счетов. Это были компромиссы, которые не так просто было проглотить.

Принятие мириад компромиссных дипломатических решений требует дисциплины – самоконтроля, сдержанности и тщательного анализа исходных предпосылок. Слишком часто дипломаты убаюкивают себя, начиная принимать желаемое за действительное и почти сознательно закрывая глаза как на истинные причины тех или иных событий за рубежом, так и на долгосрочные последствия наших действий. После войны в Персидском заливе многие из нас наивно полагали, что режим Саддама Хусейна рухнет сам собой под гнетом внутренних противоречий. Как бы скептически мы ни относились к заявлениям большинства представителей разведывательного сообщества, звучавшим в период подготовки к войне 2003 г., что у Саддама есть оружие массового поражения, мы ни разу не подумали о том, что иракский диктатор, возможно, лишь пытается создать иллюзию того, что оно у него есть, чтобы отпугнуть внешних и внутренних врагов. Нехватка воображения помешала честному обсуждению необходимости войны как таковой, а также правильной оценке рисков альтернативного политического решения. Излишне говорить, что в широком смысле к еще более трагичным результатам привело наше упорное нежелание трезво оценить неизбежные негативные последствия войны.

После восстания в Сирии в 2011 г. многие ошибочно считали, что революционный порыв масс, которой так быстро смел Бен Али и Мубарака, быстро сметет и Асада. Даже после того, как сирийский президент продемонстрировал свою способность к сопротивлению, сложилось столь же неверное представление, что трагедия Сирии не перешагнет ее границ. Миллионы беженцев, хлынувших в соседние страны, а оттуда и в Европу, в скором времени показали всю близорукость этого представления. В тот же период в Ливии мы слишком часто принимали желаемое за действительное, полагаясь на способность и готовность наших ближайших европейских союзников действовать без поддержки США и совершенно не понимая, как трудно будет создать хоть какое-то подобие политического порядка в обществе, которое Каддафи буквально раздел догола, лишив системы современных институтов власти.