Невезучие - [49]
— Я думаю о своем друге, которого использовали в качестве подсадной утки, а в голове моей крутится мысль: в чем же я был не прав? Я знаю, что есть отец, потерявший свою единственную дочь, а меня интересует только одно: в чем же я ошибся? Я понимаю, что это не имеет никакого значения в сравнении с человеческой жизнью, даже с двумя жизнями, но не могу не думать об этом!
Компана закончил свой рассказ, но еще несколько минут в комнате стояло молчание. Наконец, монахиня его нарушила.
— Мне кажется, я понимаю, что вы хотите сказать. Мне тоже однажды довелось пережить нечто подобное. Ведь не всегда я была монахиней. Вы построили стройное здание, некую систему, которая прекрасно объясняла, все, что с вами произошло. И вы рассчитывали на ее прогностические возможности, на ее способность предсказывать будущее. Ах, как мы хотим знать будущее! И тогда можно снять с себя ответственность — ведь все было предопределено заранее. Что может быть приятнее, чем переложить ответственность на кого-то другого?
Но я скажу вам больше. Я думаю, что ваша теория верна. Она красива, а это — один из признаков правильности! Я думаю, что ваша ошибка заключалась в том, что вы ждали от умозрительного построения немедленных результатов. Так ребенок тянет за хвост морковку из грядки, чтоб она быстрее выросла. А надо набраться терпения! Не вы ли говорили Франсуа, что терпение — основная добродетель детектива? Божьи жернова мелют медленно, но неотвратимо!
Сестра Моника задумалась на минуту, потом продолжила:
— Кроме вашего друга, у нас есть еще одна пациентка. Ее к нам привезли недели три назад с сильными ожогами и сотрясением мозга. Сейчас ей уже лучше, она уже встает, ей позволяют гулять на веранде, смотреть на реку. Говорят, что зрелище текущей воды очень успокаивает. Это весьма полезно при мозговых травмах. Так вот, она — очень милая девушка, но совершенно не помнит, кто она и как сюда попала. У нее не осталось никаких документов, ни одной вещи, по которой ее можно было бы опознать. Даже платье ее сгорело. Мы называем ее Марианной, и она откликается. Но, похоже, что она не мексиканка. Не хотели бы вы на нее взглянуть?
— Где она?! — воскликнул Компана.
— В той же палате, где ваш друг. У нас пока всего одна палата.
— Идемте же скорей!
Когда они вошли в палату, в ней никого не оказалось. Смятые одеяла валялись на полу, а дверь на террасу была открыта.
Компана выбежал на террасу. От террасы до самой середины реки тянулся дощатый настил, что-то вроде пирса, который заканчивался квадратной площадкой на сваях. На этой площадке, взявшись за руки, спиной к Компане, стояли две фигуры в длинных белых больничных рубашках и одинаковых марлевых тюрбанах на головах. В правой, более высокой и костлявой, фигуре можно было без труда узнать Франсуа Перена, а левая…
Услышав шаги у себя за спиной, фигуры обернулись, а Компана застыл с открытым ртом. Из-под белой марлевой повязки на него смотрели синие, слегка близорукие, глаза девушки с фотографии, которую он уже почти два месяца таскал в своем бумажнике. Глаза Жюли Мортан!
Сваи, на которых держалась площадка, не выдержали совместного воздействия биополей Жюли и Франсуа. С жалобным скрипом они подломились и импровизированный плот поплыл по течению, а Жерар Компана продолжал неподвижно стоять, повторяя про себя полузабытые молитвы. Он поверил!!!
* * *
— Господь явил ему чудо, и он поверил! — так закончила свой рассказ сестра Моника. — Теперь брат Жерар — один из лучших наших проповедников. Он несет слово божье индейским племенам в верховьях Амазонки. Они, знаете ли, до сих пор язычники. Но с приходом брата Жерара стали десятками обращаться в христианство. Человек, видевший чудо собственными глазами, всегда убедительней того, кто пересказывает что-то с чужих слов, не так ли?
— Да, — согласился я. — Конечно, вы правы. А что стало с мадемуазель Мортан? С Переном? Вы что-нибудь о них слышали?
— Конечно. Они пишут мне регулярно. Да и телефон работает исправно!
— У них все в порядке?
— Естественно! Черт побери, люди, которым так везет, просто обязаны быть счастливы!
