Невесты Аллаха; Лица и судьбы всех женщин-шахидок, взорвавшихся в России - [8]

Я говорю: а когда к маме можно будет? А Шамиль мне отвечает: никогда, забудь про маму, ты теперь с нами будешь. Я плакала сидела, меня девочки успокаивали.

А потом вечером ко мне пришел Шамиль. И я с ним спала. Ну, как жена. Когда я плакала, его люди на меня кричали. А потом все чаще стали что-то в еду добавлять, какие-то таблетки мне давать, от которых так спокойно становилось. Даже как-то все равно. Я поняла, что мне оттуда не выбраться уже. Девочки, хоть и несчастные были, меня не выпускали, охраняли меня. Кто-то из парней все время почти дома был. Потом я стала еду готовить, стирать для всех мужчин, что в этой квартире жили, — а их было четыре человека.

Сначала обстирывала, потом стала спать с ними со всеми. Они так говорят: он мой брат, и сегодня я дарю тебя ему. Меня, думаешь, кто-то спрашивал, уговаривал? Зашел, дал по лицу, на кровать бросил — и все.

Я видела, что что-то с девушками не то происходит. Их закрывали в другой комнате и о чем-то уговаривали. Они отказывались. Кричали, говорили, что никогда это не сделают.

Я молчала. Так меня никто хоть не бил и не трогал. Я часто была сонная, вялая, они мне точно что-то давали. Мне уже все равно было, что происходит. У парней всегда много оружия было — и автоматы, и пистолеты, и гранаты. Мой — Шамиль — работал в милиции, поэтому я сначала и не подумала, что он ваххабит. Это потом он мне стал какие-то книжки давать читать — ваххабитские. Разговаривали они не при мне — то оружие брали и уходили, то что-то еще обсуждали.

Девочки — Ася и Асет — были женами других парней из этой квартиры. Они все чаще плакать стали, но при мне ничего не обсуждали. Один раз Шамиль «подарил» меня «главному», Халиду Седаеву. Наутро Халид что-то про меня сказал Шамилю. После этого Шамиль пришел ко мне, закрыл дверь и сказал, что у него есть для меня важное дело: какому-то товарищу отдать сумку. Я сразу поняла, что здесь что-то не чисто. Говорю: а почему ты сам не отдашь?

«Нет, — говорит, — нельзя, чтобы кто-то меня видел, как я буду ему отдавать эту сумку».

«А что в ней такого?»

«Не твоего ума дело. Ты просто зайдешь к нему в кабинет и скажешь, что для него просили передать. И все».

«А девочки почему плачут у себя в комнате? Ты их тоже просил, а они не хотят эту сумку нести?»

Он разозлился жутко. Сказал, что 5 февраля я должна буду это сделать. Я сказала, что не хочу никому ничего передавать. Он усмехнулся и сказал: «Сделаешь и никуда не денешься».

В тот момент я подумала: убегу. А потом думаю: куда? Дома они меня сразу найдут и убьют. Куда бежать-то?

До 5 февраля оставалось несколько дней, меня возили на рынок за продуктами. Возвращаюсь, а девочек в квартире нет. У меня сразу какие-то предчувствия: что-то случилось. Хожу по квартире, и так страшно, так страшно! Говорю Шамилю: а куда девочки подевались? Он: уехали девочки, и надолго. А я же знаю, что никуда они не собирались утром ехать, ни словом со мной об этом не обмолвились, молчаливые, заплаканные утром были.

Мне плохо так стало. Я готовлю и плачу. Они, видать, поняли, что я начинаю тревожиться сильно, стали давать мне какие-то таблетки — «успокоительное», так они сказали.

Те несколько дней как в кошмаре прошли. Будто бы я спала на ходу. Голова жутко болела. Я ведь Шамиля раньше любила, он же со мной заигрывал раньше, ухаживал, я ведь думала, что все по-настоящему.

А этот день — 5 февраля, понедельник — был для меня концом. У человека есть день рождения, и он знает, когда он, и празднует его. А я словно знала день своей смерти.

С утра мы ждали того человека, которому я должна была передать сумку. Его все не было на работе. Шамиль психовал, ругался, мы кружили по городу, и я молила Аллаха, чтобы он подольше не появлялся. Это же были последние часы моей жизни. Я понимала, что в сумке что-то не то, она такая тяжелая была. Понимала, зачем они меня до этого на видеокамеру снимали, просили какие-то слова сказать. Что-то про Аллаха. Я уже ни живая, ни мертвая была. Бежать некуда. Смерть — и там, и там. Потому я, когда в РОВД зашла, все-таки сумку сняла с плеча и шла медленно, чтобы поменьше народу погибло вокруг.

Иду и думаю: сейчас! Вот сейчас! Интересно, я боль почувствую или не успею? И что от меня останется? И кто меня похоронит? Или вообще не похоронят — как убийцу. Как страшно, мамочка! Пока я думала, оно и рвануло. Шамиль в машине взрывчатку привел в действие.

Такой шум поднялся, крики, нога болит, кровь хлещет из меня. Но я-то жива! Милиционеры сразу поняли, что, если меня вывезти в больницу, меня там убьют. Я реву, пытаюсь что-то объяснить. Врачей мне прямо в милицию и привезли. Там меня и прооперировали — в отделении.

Потом перевезли под охраной в УВД, освободили для меня какой-то кабинет, кровать поставили, и вот тут я и живу уже четыре месяца. Потом мне сообщили, что Халед — тот, что приказал Шамилю послать меня, — подорвался на фугасе. А девочек тоже потом нашли — ножом изрезанных, изуродованных. Как мне сказал начальник УВД, их в Черноречье и в Старопромысловском районе в грязь возле свалки выбросили. То же самое и со мной было бы, если бы я отказалась нести сумку. Там же выбирать никто не дает, никто не спрашивает: хочешь умереть и убить других?