Невеста без места - [4]

– Зачем он тебе, скажи на милость? А? На вот тебе апельсин! Иди отсюда!

Но цыганенок не взял апельсин, только взглянул косо, зло, как укусил. И убежал. Красивый, яркий, солнечный плод остался лежать в ладони Вероники, обжигая ее оранжевым светом. На душе стало как-то кисло и горьковато, но потом это прошло.

ГЛАВА 2

Раньше все было по-другому. Была большая квартира – та самая, в которой Вероника живет сейчас одна, теперь даже уже без Данилы. Но раньше квартира выглядела иначе, потому что – дом. Главная в доме – разумеется, мама. Худая, высокая, с копной пепельных волос, умная, насмешливая. Вера Ивановна Солодкова, профессор русской литературы, предмет обожания студенток и дочерей. В ее комнате всегда царил беспорядок, состоявший из книг, нот, рукописей, пепельниц, чашек, косметики – но главным образом из книг. В ее комнате был ветер, и пепел, и розы в высоком стакане. Ветер, пепел, розы – в этом была вся мама, и все восхищались ею.

Был отец. Он зарабатывал деньги, покупал разные бесполезные вещи – например, шкаф в прихожую или золотые браслеты всем «своим дамам», как он галантно называл маму и двух дочек – старшую Веронику, младшую Викторию. И сам он тоже, как шкаф в прихожей, – большой, темный, вроде бы необходимый, но ужасно скучный.

И были две сестры – Вера-Вероника и Вика. Погодки. Обе хохотушки, круглолицые, кудрявые. Повзрослев, стали совсем разными. Вика выправилась в длинноногую роковую красавицу, Вера осталась миниатюрной, округлой, умилительной, как плюшевый медведик. У Вики куча поклонников, зато у Веры – подружки, и акварель, и школа журналистики, и таксик Гекльберри, сокращенно – Гек. Таксика завела мама, но хозяйкой он признавал Веронику.

Над всем же царил предок. Предок был портретом на стене. В детстве девчонки его очень боялись, потому что он смотрел. Куда ни пойдешь, где ни сядешь, портрет смотрит. Еще предок жил в толстых коричневых книгах на полке. Книг было восемь, назывались они «Собрание сочинений», и на переплете была мамина фамилия. Предка звали Солодков Федор Ильич, и все эти книги он сам написал, давным-давно. Но книги были неинтересные, хотя читать их было удобно. Слева было написано, кто говорит, а справа – что говорит. Называется «пьеса». Но и пьесы были страшные, люди в них много и тяжело работали, проклинали свою судьбу и все собирались подниматься на какую-то борьбу. Мама говорила, раньше пьесы Солодкова ставили в театрах, но теперь времена не те. Только иногда по ностальгирующим каналам шли фильмы по пьесам предка, и фильмы тоже были унылые и безнадежные, черно-белые. Федор Ильич был маминым прадедом, но каким-то неправильным прадедом, братом ее родной прабабушки. О прабабушке Полине Ильиничне почти никто ничего не помнил, а вот предок-писатель был известен некогда всему миру, и сейчас еще отголоски его прошлого соцреалистического торжества доносились до потомков. В его честь сохранили фамилию мама и бабушка, но на Вере и Вике династия закончилась. Они носили фамилию отца – Мурашовы.

Устои мира пошатнулись, когда Вероника была на четвертом, Вика – на третьем курсе. Лето выдалось жарким, над городом плыло струящееся марево, и казалось, что тает асфальт. Заниматься невозможно было, а надо готовиться к сессии. Девочки сидели в мамином кабинете – единственное помещение с кондиционером! – и постепенно окружали себя книгами, тетрадями, кофейными чашками и фантиками от конфет. Утром мама проснулась в особо бодром и деятельном настроении, вдохновенно крутилась перед зеркалом, надела легкое белое платье, шляпку из итальянской соломки с зелеными розами, взяла зеленую сумочку и ушла. Ушла в университет проводить консультацию, обещала на обратном пути заскочить на базар, купить всегда прохладной сочной черешни, так что ее возвращения ждали с нетерпением. Она все не шла, не шла, мучительно вязли извилины в старославянских рунах. Наконец хлопнула дверь, но привычных быстрых шагов не послышалось.

– Мама? – Вероника первая почувствовала неладное, высунулась в коридор, невыносимо душный после кондиционированной комнаты. – Мам, ты что?

Вера Ивановна сидела на корточках, привалясь спиной к двери.

– Мне что-то нехорошо, – произнесла она с усилием. – Вышла из аудитории, в глазах потемнело, в голову вступило... Девчонки, я и черешни вам не купила...

– Черешня – ерунда, – стараясь, чтобы голос прозвучал беззаботно, откликнулась Вероника. – Викусь, ты что сидишь? Не видишь – мама совсем обессилела? Давай-ка проводим ее в кабинет!

Но даже в прохладной комнате, на старой, уютной кушетке маме легче не стало.

– Верунь, может, «скорую»? – Вика тоже растерялась, да и испугалась здорово.

– Это мысль. Давай набирай. Мам, может, воды?

– Да, – прошептала мать. – Да, не надо врачей! Просто перегрелась.

– А если тепловой удар? Или солнечный? Смотри, какая ты красная!

Вика побежала в прихожую звонить, Вера принесла маме стакан воды. Та приподнялась, приняла стакан, но вдруг глаза ее расширились, вода плеснула на грудь.

– Мам?

Вера Ивановна выронила стакан, ее лицо исказилось судорогой, и она упала на подушки.

– Мам? Вика! Мама потеряла сознание! Скажи им там, в «скорой», чтоб не мешкали, чтоб немедленно!