Невеста без места - [36]

– Что на заводе, про квартиру речи нет?

– Нют, ты ж знаешь. Партийным дают в первую очередь.

– И ты б вступил, пожили б хоть как люди. А то передовик, отличник производства, с Доски почета не слезаешь, а живем в хижине дяди Тома!

А в партию Петр Васильевич вступать брезговал, собрания навевали на него ужасную, мозголомную скуку, а вранья он не любил пуще всего на свете. А вот работу любил и знал, был героем очерков не только в заводской многотиражке, но и в местной газете «Голос рабочего». И приходившим корреспондентам, жаждущим описать его трудовые подвиги, отвечал одно и то же:

– Работаю, потому руки есть, а коли руки есть, то стыдно без работы сидеть! Ну а уж если взялся дело делать – делай хорошо! Изобретения придумываю? Так голова есть на плечах, чего ж не придумать? Для себя ж работаю, и семья у меня жрать просит!

Насчет «жрать» корреспонденты всегда пропускали. Но это не сердило Петра Васильевича. У него было обличье (сейчас бы сказали «имидж») неотесанного мужика-работяги. На самом же деле отец (и Алексей это рано понял) был человеком исключительно сложной душевной организации, начитанным и разбавившим прочитанное своими наблюдениями над жизнью философом.

– А с дурака и спроса нет, – пояснил Быков-старший рано поумневшему сыну, когда тот подступил с вопросом, зачем, дескать, шута горохового изображать.

Узнав о родственнике в благополучной Швейцарии, Петр Васильевич не удивился и даже не особенно обрадовался. Двоюродный дядя – невелика родня, российским Быковым он ничем не обязан, и вряд ли это как-то переменит жизнь. Разве что к худшему. Но вот тут Петр Васильевич ошибся. Заграничный Быков, по имени Тимоти, а по-нашему – Тимофей, был человеком одиноким и состоятельным, у него были свои заводы, в общем, буржуй буржуем! Узнав, что наклевывается возможность всласть поэксплуатировать рабочий класс в лице Быкова Петра и воспользоваться продуктами его передовой инженерной мысли, он потребовал, чтобы все семейство переехало на постоянное место жительства в Швейцарию. А уж за дядей Тимоти не заржавеет – будет денежная работа, особняк, колледж для молодого Алекса, которого он уже любит, как собственного сына, стабильность и обеспеченное будущее!

Петр Васильевич на горячие призывы родственника согласился. Пролетариату отродясь нечего было терять, кроме собственных цепей! На сборы и оформление документов, на прохождение бюрократических препонов ушло всего ничего времени – какие-то полгода. За это время одноклассницы Лешки все локти себе искусали, горевали, что не обращали внимания на того тюхтяя! А удалось бы привязать его к себе – глядишь, и не забыл бы потом рашн герл, вывез в заграничный рай, подальше от социалистического маразма!

Самые отважные даже предприняли кое-какие действия в матримониальном направлении. В частности, неестественно внимательно стала относиться к Алексею Быкову красотка-оторва Люба Ерошкина, председатель совета дружины. Первые весточки от швейцарского дядюшки пришли ранней весной, к середине лета отъезд «за бугор» был уже делом решенным, а первого сентября Лешка пришел в свою школу настоящим героем. Тогда Любочка и подошла к нему, уцепила под руку:

– Я с тобой сяду, хорошо?

– Хорошо, – делано равнодушно пожал плечами Алексей, хотя сердце у него екнуло. Неужели правда ахала мать, что он постройнел и возмужал за лето? Если уж признанная красотка Ерошкина обратила на него внимание!

Люба не нравилась Алексею. Преждевременно созревшая девица втискивала развитые формы в узкое и короткое школьное платьице, сооружала на голове «воронье гнездо», яростно начесывая жидковатые пряди, а чтобы учителя не возмущались внешностью председателя совета пионерской дружины – цепляла на макушку синтетический пышный бант. Выглядело это глупо, глупым казалось и лицо Ерошкиной, похожее на холодную котлету, которой фантазия неведомого Пигмалиона придала форму красивого девичьего лица. Она казалась – да и была! – весьма ограниченной особой, лицемеркой и нахалкой. Но если она сама подошла – не гнать же ее теперь! Потом, что-то в ней есть...

Пробуждающийся интерес к противоположному полу скоро примирил Алексея с внешностью и характером новой подружки. Да и она старалась повернуться к избраннику лучшей своей стороной, демонстрировала не напор и хамоватость, а нежность и деликатность, разговаривала теперь с окружающими ласковым голоском, обогатила арсенал скромными ужимками и вообще «очень переменилась», как шептались учителя. Вот ведь что любовь с людьми-то делает!

Итак, отношения Алексея Быкова и Любочки Ерошкиной оказались повсеместно признанными. Она уже приходила к своему избраннику домой и пила чай с его мамой, помогала ему писать «правильные» сочинения, он решал за нее контрольные по алгебре и провожал из школы домой. «Главного» между ними пока еще не было, хотя целовались и обжимались они до головокружения, места и времени не выбирая. Впрочем, это только у Быкова голова кружилась, Любочка же оставалась трезва и хладнокровна. Она не была новичком в любовных делах. Во-первых, ее сердце было давно и прочно отдано Кольке Лобанову, оболтусу с соседнего двора. Но Колька ушел в армию, и хоть приказал ждать, ясно было – толку из него не выйдет даже после армии, он не пара для разумной девушки. Во-вторых, у Любы был еще пожилой друг, любитель незрелых плодов, человек небедный, щедрый и ласковый, даже с автомобилем и дачей. Но вот беда – он был давно и прочно женат...