Невероятные случаи зарубежной криминалистики. Часть 1 - [162]

– Как вы повели себя?

– Отверг обвинения.

– На самом же деле ваши отношения со свояченицей были корректными?

– Разумеется.

– Зачем тогда вам понадобилось подделывать подпись вашей жены и вызывать тещу в Париж?

– Я полагал, что это самый надежный способ сократить пребывание свояченицы с нами.

У Джозефины Молитор было пятеро детей: дочери Лина, Ольга, Фанни, Луиза и сын, служивший в армии в звании обер-лейтенанта.

Фанни Молитор на вопрос председателя суда о том, кого она считает убийцей, однозначно заявила:

– Никого другого, кроме обвиняемого.

Луиза Молитор сказала:

– Когда я приехала в Баден-Баден, то мне сказали, что убийцей может быть только Гау. Когда из Лондона вернулась сестра Лина, то сначала она не хотела в это верить, но в конце концов и она убедилась в том, что ее муж убийца, и присоединилась к мнению, что должна принять сторону своих сестер, а не мужа.

Обер-лейтенант Молитор в своих рассуждениях пошел еще дальше.

– У матери была серьезная болезнь сердца. Ей нельзя было волноваться. Телеграмма с тревожным сообщением о болезни Ольги могла ее убить.

Художник Ленк оказался в затруднительном положении, его подозревали в растлении несовершеннолетней девушки и, подвергли предварительному заключению. По случайному стечению обстоятельств он оказался в одной камере с обвиняемым Гау. Обвинение Ленка оказалось необоснованным, во время расследования выяснилось, что художник не виновен и, продержав в камере предварительного заключения четырнадцать дней, его выпустили на свободу. Карл Гау поверил Ленку и рассказал художнику о своих злоключениях. Но когда председатель суда вызвал художника для дачи показаний, тот отказался отвечать, так как пообещал обвиняемому никому не рассказывать об их разговоре. И все же в ходе допроса Ленка стало известно одно обстоятельство, которое еще больше сбило всех с толку.

– Господин свидетель, это правда, что вы написали обер-лейтенанту Молитору письмо, в котором попросили о встрече?

– Да, – ответил Ленк.

– Чем вы мотивировали свою просьбу?

– Написал, что встреча пойдет на пользу всем: и ему, и мне.

– Что вам ответил обер-лейтенант Молитор?

– Не захотел встретиться. Написал, что интересы обвиняемого ему совершенно безразличны.

– Почему вы считали встречу важной?

– Господин Гау уполномочил меня передать одно послание.

– Какое?

– Весьма интимное. Я дал честное слово, что об этом никто не узнает.

– Вам известно, что как свидетель вы должны отвечать и что суд вправе привлечь вас к ответственности.

– Как честный человек, я вынужден смириться с этими обстоятельствами и готов нести ответственность.

В этот драматический момент Гау поднялся со скамьи подсудимых, жестом установил тишину в зале, а затем с пафосом заявил:

– Я желаю дать некоторые объяснения к показаниям свидетеля Ленка, так как не могу допустить, чтобы из-за меня он был наказан. Поэтому хочу объяснить, почему я приехал шестого ноября в Баден-Баден и что там делал. Я приехал для того, чтобы до окончательного отъезда в Америку проститься со свояченицей Ольгой, чтобы последний раз увидеть ее. Я ее страстно любил. Прощание в Париже не удовлетворило меня.

– Будьте так любезны, обвиняемый, объясните, почему вы сначала поехали во Франкфурт, почему заказали парик и усы с бородой?

– Не хотел, чтобы меня кто-нибудь узнал.

– Чтобы встретиться со свояченицей вы и вызвали тещу на почту?

– Всю первую половину дня я провел недалеко от виллы, так и не увидев ее.

– И когда к вечеру вы поняли, что ваш план провалился, то изменили его и решили застрелить госпожу Молитор, чтобы получить наследство?

– Нет, это неправда! – воскликнул до этой минуты сохранявший спокойствие Гау. – Я не стрелял. Я взял извозчика и помчался на вокзал, чтобы уехать первым же поездом.

– Кто же стрелял в госпожу Молитор?

– Этого я не знаю.

– Не собирались ли вы сначала застрелить свояченицу Ольгу, а потом и себя?

– Нет. Конечно нет.

– Ваше свидетельство правдоподобно, обвиняемый, – заявил прокурор доктор Блейхер. – Почему вы об этом не сообщили еще в ходе расследования? Почему тянули с этим?

– Я не хотел, чтобы об этом узнала моя жена. Не хотел, чтобы она знала, что я ездил в Баден-Баден к ее сестре Ольге. Это было единственной причиной.

– Позовите, пожалуйста, еще раз свидетельницу Ольгу Молитор, – сказал председатель суда.

– Вы сказали, фрейлейн свидетельница, что ничего не подозревали о чувствах своего зятя, обвиняемого Гау?

– Нет, я ничего о них не знала.

– Вы уверены, что действительно не знали о них?

– Я в этом уверена.

– Если бы вы встретились в Баден-Бадене, то, вероятно, удивились бы, тому, что ваш зять изменил свой облик?

– Вероятно, да.

– А если бы он вам при этом сказал, что вы были единствен ной причиной его отъезда на материк, какие чувства это вызвало бы у вас?

Ольга Молитор молчит. Затуманенным взором смотрит куда-то в угол зала заседания.

– Что бы вы ответили, если бы он сказал о своих чувствах?

– Отправила бы его к жене.

– Значит, вы заявляете, что не подавали ни малейшего повода для его чувств к вам?

– Да, заявляю.

– Вы подозреваете, кто мог убить вашу мать?

– Нет.

Высказались и специалисты в области психиатрии, но они не пришли к единому мнению. Присутствующим в зале суда действительно могло показаться, что Гау не совсем нормален в психическом отношении. Однако тайный советник профессор Гох из Фрайбурга и профессор Ашаффенбург из Кельна имели больше возможностей изучить обвиняемого. Профессор Гох наблюдал Гау в своей психиатрической клинике в течение шести недель и полностью опроверг выводы некоторых специалистов, что обвиняемый ненормален и у него плохая наследственность. Было очевидно, что Гау не обладал твердым характером, был мягким и чувствительным, не мог полностью сосредоточиться на конкретной цели, однако это был тип исключительно способного человека с недостатком внутренней дисциплины и воли, со склонностями к необузданным импульсивным поступкам. Неограниченная фантазия толкала его на экстравагантное поведение, привела к возникновению мании величия. Он отличался от обычных людей и был способен принимать независимые решения. Во время судебного разбирательства ни разу не сказал, что не знает, что произошло в тот роковой вечер 6 ноября, наоборот, всегда подчеркивал, что отказывается об этом говорить.