Неверная - [131]

Кроме того, я чувствовала, что добилась уже почти всего, что запланировала изначально. Я хотела, чтобы ислам обсуждался на политической арене – и теперь он был в центре дискуссий. Все общественно значимые личности в один голос утверждали, что безответственно и аморально предполагать, будто мирные исламские лидеры как по волшебству приведут страну к социальной гармонии. Коренные голландцы теперь задавались вопросами о том, как лучше интегрировать мусульман в свое общество, а мусульмане наконец-то поняли, что им нужно выбирать между западными ценностями и традиционным образом жизни. И одной из самых важных проблем, безусловно, стала судьба мусульманских женщин в Голландии.

Когда американская компания предложила мне работать у них, я подумала, что это может вывести мои идеи на новый уровень и способствовать их развитию. Теперь же мне захотелось заняться этим как можно скорее.

Телешоу Zembla вышло в эфир 11 мая под названием «Святая Айаан». Я в это время была уже в США, но знакомый голландский журналист из Нью-Йорка дал мне возможность посмотреть передачу в студии. Тон репортажа был неприятным, и сюжет явно должен был стать разоблачительным. Но, судя по отзывам друзей, никто не воспринял это как серьезную угрозу моей репутации. Журналист не поленился даже разыскать Османа Муссу, все еще жившего в Канаде, который заявил, что я вышла за него замуж добровольно. Но как сказал мне один друг: «Кто бы добровольно признался в том, что девушка не захотела выходить за него?» Было совершенно очевидно, что журналист объездил полмира, чтобы очернить мое имя.

«Если это все, что он смог накопать, значит, мои дела не так уж плохи», – подумала я.

Но ситуация ухудшалась с каждой минутой. Новый министр по делам иммиграции, Рита Вердонк, уже выслала из Голландии многих из тех, кто подавал прошение о статусе беженца: все они были уличены во лжи. Поэтому на следующий день после того, как «Святая Айаан» вышла в эфир, Рита поняла, что теперь ей придется выслать Айаан Хирси Али точно так же, как и любого другого солгавшего иммигранта.

Рита была моей подругой. За жесткий характер ее прозвали Железная Рита и все время припоминали ей то, что прежде она работала тюремным охранником. Но ко мне она всегда относилась тепло, даже с любовью. И хотя мы нередко не могли найти согласия по вопросам политики, она часто выступала на моей стороне в партии и парламенте. Мы обменивались идеями, и она временами использовала мои подсказки. Зачастую я вступалась за беженцев, которых она собиралась выслать из страны. Рита была одной из тех немногих, кто утешал меня после смерти Тео. И стараясь помочь мне, она прошла через множество трудностей.

Рита давно знала о том, что я солгала, подавая прошение о статусе беженца. Она не читала мои интервью (и с чего бы ей их читать), но мы с ней говорили об этом, причем в последний раз за пару недель до того телешоу. Тогда она решила депортировать Таиду Пасич, восемнадцатилетнюю девушку из Косово, хотя та как раз должна была сдавать выпускные экзамены в школе. Я позвонила Рите из дома Леона де Винтера и стала умолять ее пересмотреть дело, но она была непреклонна.

– Эта девушка солгала. У меня связаны руки.

– Но Рита! Я же тоже солгала тогда! – воскликнула я, и Леон услышал мои слова.

– Если бы я тогда была министром – я бы выслала и тебя, – ответила Рита.

На следующий после телешоу день Рита публично объявила о том, что мне нечего бояться. Но она готова была пойти на многое, чтобы ее избрали главой Либеральной партии. Голосование было назначено на 30 мая, и Рита не могла позволить себе дать слабину. «Правила есть правила», – повторяла она, как мантру, и настаивала на том, что исключений не должно быть ни для кого. Поэтому еще через день, когда ей стали поступать звонки с требованиями оспорить мой статус, Рита дала понять, что собирается изучить мое дело.

Я вдруг почувствовала себя тем самым глупым, доверчивым кочевником из бабушкиных сказок.

К концу недели распространились слухи о том, что Рита планирует лишить меня гражданства. Сообщения об этом стали появляться даже в газетах. Без гражданства я не смогу даже голосовать, что уж говорить о политической карьере. Разрешат ли мне когда-нибудь вернуться в страну? Смогу ли я путешествовать без паспорта? Если меня исключат из парламента, отнимут ли у меня охрану? Невероятно. Даже в вечер понедельника, когда Геррит Зальм зашел ко мне сказать, что все так и есть, и передал письмо из министерства – даже тогда происходящее казалось страшным сном.

Наутро вторника мой автоответчик был полон сообщений, а электронный ящик – писем. Я стала думать о том, что же сказать на пресс-конференции, которая состоится днем. По столу были разбросаны страницы моей рукописи. «Я – Айаан, дочь Хирси, сына Магана», – прочла я на одной из них.

Как такое могло произойти? Ведь я столько раз говорила правду о своем прошлом. Да, я должна была все рассказать еще в 1992 году, когда приехала в Голландию, даже под угрозой депортации. Со временем, научившись не бояться, я поняла, что лгать не нужно.

Но теперь, когда я была абсолютно честна перед всеми, я не знала, что будет дальше с моим гражданством и позволят ли мне остаться в Голландии. Единственное, что я осознавала тогда абсолютно четко: мне придется выйти из состава парламента раньше, чем планировалось.