Неверная - [101]

У меня же чтение Корана вызывало лишь новые вопросы. Как-то раз я сказала ей: «Не думаю, что ты найдешь здесь ответы на свои вопросы». Она взвилась: «Хочешь сказать, у Аллаха нет ответов, а у тебя есть?» Я растерялась. Я ни в коем случае не пыталась бросить вызов Аллаху. Я не могла такого сделать.

Я сказала ей:

– Посмотри на Голландию: страна не совершенна, и голландцы часто на многое жалуются, но здесь царят порядок, гуманность и благополучие, все выглядят вполне себе счастливыми. А мы из мусульманских стран приезжаем в такие страны, как Голландия, в огромных количествах, так что нужно признать, что, видимо, что-то они делают правильно. А если ты хочешь делать все, как велит Аллах, то посмотри, что творится в Иране. Ты бы хотела там жить?

– В Иране шииты, – ответила Хавейя.

– То есть ты бы предпочла Саудовскую Аравию? – спросила я, а затем добавила: – Возможно, в Коране содержится Божья правда, как в духовном руководстве, но в том, что касается формирования правительства, по моему мнению, явно преуспели теории западных безбожников.

В ответ Хавейя заявила, что я стала кафиром. Началось все с языка и одежды, а теперь уже поражен и мой мозг. Я стала предательницей. Из-за ее слов я почувствовала острую вину за то, что забросила молитвы и забыла о покорности Аллаху. Хавейе эти западные воззрения казались вирусом, который медленно уничтожает мои моральные ценности.

Но чем больше западных книг я читала, тем больше мне хотелось в них погружаться. Чем больше я узнавала о правительстве, о развитии индивидуальности, о таких системах мышления, как социальная демократия или либерализм, одна из которых являлась порождением другой, тем больше меня устраивал такой порядок вещей. Концепция индивидуального выбора улучшала жизнь людей так же явно, как и равенство мужчин и женщин. Я была очарована идеей, что все на свете нужно подвергать сомнению, что можно строить свои собственные теории.

Я знала и о недостатках такой свободы. Я чувствовала себя одиноко, а временами даже ощущала пустоту человеческой жизни. Было утомительно искать все самой, вместо того чтобы положиться на удобные и ясные выдержки из доктрины, а также на тщательно детализированные правила. Временами меня даже пугала безграничная свобода, царившая в Голландии.

Так что я понимала, почему Хавейя бросилась в религию с головой. Но меня радовала жизнь на Западе. Здесь я могла утолить свое любопытство. Если меня что-то интересовало, я могла это испытать и приобрести ценный жизненный опыт. Я могла делать свои собственные выводы.

Хавейе нравились голландская практичность и то, что здесь ей не нужно давать взятки. Она очень радовалась возможности говорить «нет»: «Нет, спасибо, я не приду», «Нет, сегодня вечером меня не будет». Она любила повторять: «Это единственное, что тут есть хорошего. Открытые и честные люди».

Но жила сестра в основном на пособие. Здоровье у нее было неважное. Кроме того, Хавейя не могла соблюдать дисциплину.

Моей сестре подчас хотелось абсолютно противоположных вещей: быть правильной, практикующей мусульманкой и диктором новостей на CNN, но она не могла заставить себя даже просто встать с кровати. Иногда Хавейя месяцами не стирала одежду и не мыла посуду. Она то полнела, то ужасно худела. На то, чтобы принять душ, у нее уходила вся отведенная на день энергия. Иногда она по три дня лежала в постели, не вставая. Потом вдруг наступал яркий период, длящийся несколько месяцев, во время которых она могла быть щедрой, интересной, могла рассказать целую кучу забавных историй. У нее хватало энергии, чтобы ходить на занятия, где она неизменно производила на своих преподавателей самое благоприятное впечатление. Но столь же неожиданно она могла стать грубой, жесткой, вульгарной, впасть снова в апатию, сменяемую краткими всплесками плача.

В первые месяцы 1996 года Хавейя начала просить, чтобы зеркало развернули к стене. Я спрашивала, зачем ей это нужно, и она отвечала: «Когда оно стоит ко мне лицом, я вижу в нем странные вещи». Тогда я кричала на нее: «Не сходи с ума, возьми себя в руки», но она начала спать с включенным светом. Она звонила мне и просила приехать повидаться с ней, говорила, что я ей очень нужна, прямо сейчас, но когда я приезжала, потратив на дорогу несколько часов, она не пускала меня к себе и говорила: «Я не могу сейчас выносить даже твое общество, так что уходи».

Я не жила в Лейдене отшельницей. Регулярно виделась со своими друзьями из Эде и постепенно заводила новых. Геске, как и я, была первокурсницей, изучавшей политологию, жизнерадостной и энергичной девушкой. Она водила меня в кино и в студенческие кафе, где атмосфера была более расслабленной, чем в Эде. Несмотря на толчею и сигаретный дым, теперь, когда я уже могла понимать людей, мне нравились такие заведения гораздо больше. Люди сидели снаружи, ели и слушали музыку.

То, что я не пила спиртные напитки, стало у нас чем-то вроде старой, испытанной шутки. Когда же я выпила в первый раз, у меня закружилась голова, а комната начала раскачиваться. Удара молнией не последовало, но было уже слишком поздно, чтобы на велосипеде возвращаться в дом Шанталь, и мне пришлось остаться ночевать у другой своей подруги – Эвелин. Когда на следующее утро я проснулась, то почувствовала, что сделала последний ужасный шаг и перешагнула ту черту, которая отделяет компромиссы от прямого нарушения законов Аллаха.