Nevermore - [9]

К числу культурных учреждений, которые опекал в расцвете своего благополучия мистер Макриди, принадлежал и пришедший ныне в упадок театр «Маджестик» на Албермарл-стрит. Это великолепное здание, превращенное в табачный склад, все еще высится священным храмом в тайниках моего сердца, ибо здесь состоялось триумфальное выступление той очаровательной и злополучной женщины, чьему существованию обязан я собственной жизнью. Я подразумеваю, естественно, свою дивную, давно покинувшую мир мать, актрису Элизу По,[15] увы, развязавшую узы земного существования в нежном возрасте двадцати четырех лет, менее чем через три года от моего рождения. Вплоть до сегодня к числу самых драгоценных моих реликвий принадлежит пожелтевшая вырезка из «Ежедневной газеты Балтимора», восхваляющая блестящее исполнение ею роли Лидии Лэнгуиш в «Соперниках» Шеридана.[16]

Поскольку я, бродя без цели по городу, неоднократно проходил мимо пансиона миссис Макриди, мне было известно, что расположен он в тихом квартале, вдалеке от шумного делового центра. На этом основании я полагал, учитывая ранний час своего прихода — не было еще и восьми утра, — что Говард-стрит будет почти, если не вовсе, безлюдной. К величайшему своему удивлению, завернув за угол, я столкнулся с немалой толпой, собравшейся непосредственно перед входом в пансион. Можно было подумать, будто публику известили о предстоящей схватке между мной и Крокеттом и она собралась поглазеть на такое зрелище!

Вполне в духе Крокетта, подумал я, превратить наше частное дело в вульгарный спектакль, подобно тому, как он сам из безвестного провинциала сделался самозваным «Королем Дикого Запада». Ибо гений Крокетта (если уместно применить возвышенный термин в подобном случае) заключался не столько в его способностях государственного мужа (к этой роли он обнаруживал весьма заурядную склонность), а в природном даре устраивать аттракцион. Его жажда славы, не говоря уж о стремлении угождать грубым потребностям народных масс, казалось, не имела пределов.

Едва ли нужно уточнять, что вопреки его притязаниям на звание писателя подобные склонности идут вразрез с подлинным достоинством литератора, чья слава в значительной степени основывается на решимости вершить свое призвание наедине с собой и терпеть — порой на протяжении многих лет — полное безразличие, а то и откровенное презрение тупой и несмыслящей публики.

При виде толпы, собравшейся перед пансионом, мои понятия о приличиях были настолько задеты, что я чуть было не отказался от всего предприятия и не возвратился к себе домой, оставив в пренебрежении наглый вызов Крокетта. Но я успел уже настолько приблизиться к конечной цели своего пути, что различал необычное выражение на лицах собравшихся — ничего общего с возбуждением, какое можно было бы ожидать при данных обстоятельствах, а явное замешательство и даже испуг. Подойдя вплотную, я расслышал встревоженное бормотание и разобрал отдельные слова: «Убийство… резня… несчастная старуха!»

Это пробудило во мне любопытство, и, обратившись к тому из зрителей, кто оказался поблизости (это был плотного сложения усатый господин, стоявший с краю толпы), я спросил его, по какой причине собрались здесь все эти люди.

— Как, вы не слыхали? — отвечал он. — В этом доме совершилось ужаснейшее преступление.

— Преступление! — вскричал я. — Какого рода?

— Зверское убийство! — сказал он. — Бедная вдова Макриди! Зарезана, аки агнец, в собственной спальне!

Услышав эту весть, я задохнулся от ужаса.

— Кто же преступник?

— Тайна пока не разгадана. В сию минуту офицеры полиции находятся внутри, расследуя это чудовищное злодеяние.

— Да, — вставила благообразная матрона, стоявшая позади джентльмена и сжимавшая на своей обширной груди вязаную шаль. — А помогает им не кто иной, как полковник Дэви Крокетт, который, на счастье, остановился в этом самом заведении, как приехал к нам в город.

— С помощью Дэви полиция без промедления схватит преступника. — Эта мысль прозвучала из уст молодого человека, чей продуманный, чтобы не сказать щегольской наряд, совершенно неподобающий для раннего утреннего часа, безошибочно выдавал в нем денди.

— Если б подобные чувства были уместны, я бы даже отчасти пожалел убийцу! — провозгласил джентльмен с усами. — Коли он попадется в руки Дэви, не понадобится уже ни судья, ни палач.

— Верно сказано! — подхватил «денди». — Помните, как Дэви расправился с пресловутой шайкой речных пиратов на Миссисипи и их главарем Эфраимом Пакером? Об этом писали в «Альманахе Крокетта» за прошлый месяц.

— Помню ли я! — отвечал первый собеседник. — Лишь вчера я зачитывал супруге вслух красочные подробности этого изумительного приключения. Она преисполнилась восторга, едва мы дошли до той сцены, когда Дэви, отчасти выведенный из строя пистолетным выстрелом трусливого помощника Пакера Уикета Финни, сумел-таки побороть его в смертельной кулачной схватке!

— Не говоря уж о той отваге, с какой Дэви, вооруженный лишь своим охотничьим ножом, «Великим Мясником», разделался, по крайней мере, с полудюжиной кровожадных головорезов!

Покуда эти двое угощали друг друга подробностями вымышленных похождений Крокетта — причем доверчивость этой замечательной парочки ни в малейшей степени не омрачалась очевидной невероятностью подобных подвигов, — я отвлекся от их беседы и сосредоточил внимание на потрясающем известии, которое только что было мною получено. Хладнокровное преступление, свершившееся в этом самом доме, казалось знаком темных сил, жутким воплощением того тягостного предчувствия, кое охватило меня в тот миг, когда мой путь пересекла черная кошка. Очевидно, здесь крылось нечто большее, нежели простое, но страшное совпадение! Темный рок с непостижимой и неотвратимой силой