Невѣста „1-го Апрѣля“ - [111]

— Я не знала…

— Вы меня немножко, значитъ, любите?

Маленькій проблескъ улыбки показался сквозь лившіяся обильно слезы.

— Немного, — прошептала она, — да, это такъ…

— Моя Занночка, мое любимое дитя, мое сокровище. Я васъ боготворю.

Теперь онъ на нее смотрѣлъ, ею любовался; онъ удивлялся, находя ее въ одно и то же время совершенно измѣнившейся и совсѣмъ тою же; онъ цѣловалъ ея волосы, цѣловалъ ея слезы, наслаждаясь болѣе спокойно, болѣе сознательно чѣмъ въ первую минуту блаженствомъ быть любимымъ ею настоящей любовью, любовью болѣе сильной, чѣмъ событія, и достаточно могущественной, чтобы надъ ними господствовать, чтобы ихъ, можетъ быть, измѣнить, чтобы превратить горести въ радости и заботы во взволнованное счастье…

Затѣмъ Сюзанна сѣла на то мѣсто, на которомъ онъ такъ много страдалъ изъ-за нея минуту передъ тѣмъ.

Тогда мечта, такъ часто вызываемая маленькой невѣстой и которая еще третьяго дня переживалась ею въ ея отчаяніи, осуществилась.

Такъ же, какъ на слѣдующій день послѣ бала въ Шеснэ, она увидѣла у своихъ ногъ нелюдимаго владельца башни Сенъ-Сильвера. Онъ крѣпко держалъ маленькія, дрожавшія ручки и, довѣрчивый, онъ наконецъ далъ заговорить своему сердцу. Совсѣмъ тихо, не обдумывая, онъ говорилъ молодой дѣвушкѣ множество вещей: что онъ ее страстно любитъ, что онъ ее боготворитъ, что онъ счастливъ, что онъ давно уже ее обожаетъ, что онъ никогда не осмеливался ей это сказать изъ опасенія, что онъ не любимъ ею такъ же сильно, какъ онъ любитъ, и что, однако, онъ страдаетъ отъ своего молчанія и что онъ ревновалъ ее къ Деплану, къ Полю Рео, ко всѣмъ… Онъ говорилъ, что онъ еще достаточно богатъ, чтобы устроить своей возлюбленной обеспеченную и спокойную жизнь, что онъ ее достаточно любитъ, чтобы эта жизнь была счастлива, онъ, однако, прибавилъ, что если бы ему даже пришлось сдѣлаться „бѣднымъ, маленькимъ провинціальнымъ архиваріусомъ“ или чѣмъ-нибудь въ этомъ родѣ, никогда у него, любимаго ею, не хватило бы мужества отказаться отъ нея, даже если бы пришлось принять ея жертву, видѣть ее участницей въ общей борьбѣ. И какихъ только тутъ не было проектовъ насчетъ будущаго, импровизированныхъ, несвязныхъ, немного безразсудныхъ! Онъ говорилъ, какъ они устроятъ свою жизнь, что онъ будетъ много работать съ радостью въ сердцѣ, что они будутъ скромно жить въ Парижѣ и что, можетъ быть, имъ удастся сохранить башню Сенъ-Сильверъ… И затѣмъ опять, что онъ любитъ, что онъ обожаетъ свою Сюзи, свою маленькую Занночку и что онъ счастливь!

Она слушала восхищенная, рѣдко вставляя слово. Она нашла заступника, столь желанное убѣжище. Ей казалось, что ей нечего болѣе желать на свѣтѣ. Было ли когда-нибудь время, когда она иначе представляла себѣ жизнь и счастье? Ей казалось, что все, что говорилъ Мишель, было прекрасно, справедливо, что все, что онъ ни пожелаетъ, что онъ ни сдѣлаетъ, будетъ столь же прекрасно и благородно. Ей казалось, что этотъ часъ, — о которомъ она думала въ одно и то же время съ надеждой, что онъ можетъ быть явится когда-нибудь, и почти съ увѣренностью, что онъ никогда не наступитъ, — былъ еще болѣе сладостный, чѣмъ онъ представлялся въ ея мечтахъ. Она вкушала его чудную радость съ какимъ-то удивленіемъ. Вѣдь это былъ, дѣйствительно, Мишель, находившійся здѣсь подлѣ нея, говорившій, повторявшій всѣ эти нѣжныя слова… Это не могъ быть никто другой, кромѣ него, несомнѣнно, это былъ онъ, и однако, какъ это было странно!… И Сюзанна смутно чувствовала, что она испытала бы ту же самую радость, то же довѣріе, какъ если бы измышленія добраго Дарана были истиной.

Черезъ минуту, на вопросъ Мишеля, молодая дѣвушка разсказала о разговорѣ съ Клодомъ и объ ея горѣ, ея безумной рѣшимости. Ей хотѣлось оправдаться въ своемъ необдуманномъ бѣгствѣ; можетъ быть, ей также хотѣлось услышать изъ устъ Мишеля разсказъ, кратко сообщенный Дараномъ.

Этотъ разсказъ былъ еще новымъ наслажденіемъ,

— Я васъ очень поразила, Майкъ, въ этотъ день, у Бетюновъ. Я вамъ наговорила нелѣпостей; представляли вы себѣ когда нибудь молодую дѣвушку — невѣсту, подобную мнѣ?

Онъ улыбался.

— Нѣтъ.

— Я вамъ не понравилась?

И не дожидаясь отвѣта:

— О, Мишель! я была невѣжественна! Я не умѣла еще ни скрывать, ни хитрить, я не имѣла никакого понятія о французскихъ нравахъ… Теперь я научилась… Майкъ, если я вамъ не особенно не нравилась, если даже что нибудь вамъ во мнѣ нравилось, почему вы были такъ нелюбезны? О! дорогой, совершенно несносны! Какъ же могла я интересоваться человѣкомъ до такой степени непріятнымъ, какъ вы?

— Я былъ такъ ревнивъ! а вы были такая кокетка и затѣмъ до такой степени „американка“, и затѣмъ… я васъ такъ любилъ!

— О! развѣ эта причина!… А теперь вотъ уже цѣлыхъ полчаса, что вы меня не браните! Однако, мнѣ кажется, я сегодня учинила самую страшную изъ моихъ „американскихъ“ выходокъ.

— Во Франціи, миссъ Севернъ, — продолжала молодая дѣвушка съ забавно серьезнымъ видомъ, — хорошо воспитанная молодая дѣвушка, не позволила бы себѣ никогда явиться такимъ образомъ, совершенно одна, къ холостому человѣку — даже если бы это былъ ея женихъ. Французскіе обычаи…

— Какъ вы хорошо сдѣлали, забывъ въ эту минуту французскіе обычаи, моя дорогая, маленькая сумасбродка!