Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1 - [2]

От Успенского собора некогда вел к Бездонному озеру подземный ход – должно быть, для подноса воды на случай осады крепости – колодца-то ведь в крепости не было. Неподалеку от собора, на высоком берегу Резванского озера стоял Никольский монастырь, от которого время долго щадило всего одну церковь. В этой церкви похоронена была прабабка Петра Великого, Нарышкина, Бог весть какими судьбами очутившаяся в Перемышле. Гробница в уже давно (с 30-х годов) не действовавшей церкви сохранялась, однако, до 1944 года. Немецкими варварами к тому времени в Перемышле уже и не пахло (их выбили в декабре 1941 года), но некий советский Ксеркс, по-видимому желая отомстить церкви за то, что в период оккупации жители привели ее в порядок и в ней, если бы не приход освободителей, должно было начаться богослужение, повелел взорвать преступную древность, и красивая церковь, а вместе с ней и гробница взлетели на воздух, засыпав щебнем могилы похороненных в церковной ограде. Бесовская страсть к разрушению, пренебрежение к предкам и к своей же собственной истории – это одна из многих стихий, что сшибаются в неблагополучной, мятущейся русской душе.

С течением времени «крепость» Завершье превратилась в окраину, а город, собственно город, разросся по эту, ближайшую к Калуге, сторону рва: тут и все лавки, и все присутственные места, и церковно-приходское училище, и высшее начальное училище, и больница, и аптека провизора по фамилии Царский, и городской сад на высоком берегу озера (как его называли перемышляне – «бульвар»), в 1911 году возникший по почину местной интеллигенции, и летний театр в этом саду, и клуб, и женская прогимназия, которую построил на свои средства купец, городской староста Яков Михайлович Химин (его вдову Надежду Александровну после революции лишили «в знак благодарности» избирательных прав), и три церкви: самая старинная в этой части города, вся какая-то веселая, радостная, розовая с синими куполками, Рождественская (в просторечии – Георгиевская), издалека видная идущим и едущим из Калуги, Духо-Сошественская (в просторечии – Никитская), стоящая на площади, в начале городского сада, и Покровская (в просторечии – Фроловская).

Туда взглянешь – озера, заливные луга, и в самой дальней дали – там, где земля сливается с небом, как представляется детскому взгляду, – леса и деревни. Сюда взглянешь – даль не луговая, а полевая, пересеченная лесистым овражком, Заячьим верхом. За ним – Городской лес, непонятно для каких целей вырубленный в первые же годы революции. Прямо посмотришь – все поля и поля, Оки не видно, виден только белою птицей присевший на том берегу Лютиков монастырь (древний камень его стен пошел в тридцатых годах на силосную башню).

Вслушиваясь в грустный, невнятный, но неотступный зов певучих, плывучих далей, среди всей этой задумчивой» тихоструйной, самобытной захолустной прелести, в этом малом уютном мирке, в этом уездном городе, отнюдь не дремотном, жившем жизнью не торопливою, не напряженною, но тем глубже вбиравшей в себя все впечатления, то хоронившемся за сугробами выше крыш, то овеваемом нежащим, смутно волнующим, смутно тревожащим, что-то обещающим, с весеннего разлива дующим ветром, то засыпаемом черемуховым, сиреневым, вишневым и яблоневым цветом, полнившемся то ароматом цветущего моря лугов, то винным запахом злато-багряного листопада, то задорным журчаньем первых ручьев, то деловитым, важным и добродушным гуденьем майских жуков, то весельем говорливых квакуш, то самозабвенною соловьиною песнью, то щемяще-прощальньш журавлиным курлыканьем, в городке, осененном крылами пяти церквей с их реявшим в воздухе вечерним и утренним звоном, звуковые волны которого сливались с волнами голубого и синего света, и провел я первые свои семнадцать лет.

Москва, 1962–1975

Ближние

Отцы наши жили, любили,

И матери вас воспитали!

Случевский

Грусть и память стоят у порога

И по комнатам тихо ведут.

Константин Аксаков

1

Обоих дедов своих я знаю по карточкам и по воспоминаниям родных. Да и отца, в сущности, тоже.

Дед мой с отцовской стороны, Михаил Ермиевич Любимов, родом из Мещовского уезда Калужской губернии, был сельским, или, как говаривали встарь, народным учителем в Западном крае, в Кобринском уезде Гродненской губернии, и получал восемнадцать рублей жалованья. По случаю вступления в законный брак с девицею Анной Троицкой, на каковой брак он, как тогда полагалось, испрашивал дозволения у директора народных училищ, тот же директор распорядился выдать ему пособие в размере тридцати шести рублей, и от попечителя Виленского учебного округа он получил тринадцать рублей пятьдесят копеек.

На восемнадцать рублей мой дед с женой и шестью детьми (еще двое умерли в младенческом возрасте) жил скромно, но безбедно. Квартира, отопление и освещение ему полагались бесплатные. Выручала не только дешевизна, но и хозяйственность жены, державшей корову, разводившей кур, уток, гусей, выкармливавшей к Рождеству поросенка, вместе с детьми сажавшей в огороде всякую овощь.

В Западном крае мой дед прослужил двадцать два года, потом заболел горловой чахоткой, потерял голос и вернулся с семьей на родину, в село Барятино Мещовского уезда. Родился он в 1847 году, умер в 1893 году.