Неутолимая жажда - [50]

Сев в машину, Герман включил навигатор.

— Пеньки километрах в тридцати от Ногинска.

Надеюсь, бабка ничего не напутала, — добавил он с сомнением.

Дом Нины Сергеевой находился в самом конце деревни, за ним сразу же начинался лес. Из огорода появилась женщина и теперь наблюдала за нашим приближением. Дорога обрывалась возле ее дома, а гостей она, судя по всему, не ждала и гадала: что нам здесь понадобилось. Увидев, что мы направляемся к калитке, женщина пошла нам навстречу. На расстоянии она показалась мне молодой, лет тридцати пяти, не больше, и я засомневалась, действительно ли это тот человек, которого мы ищем. Волосы заплетены в косу, короткий сарафанчик и шлепанцы. Только подойдя ближе, я заметила тонкую сетку морщин возле глаз, но не они выдавали ее возраст, а выражение большой печали, даже страдания, точно груз долгих и безрадостных лет.

Герман окинул ее взглядом и произнес подчеркнуто официально:

— Вы Сергеева Нина Павловна?

— Да, — насторожилась женщина.

— У нас есть несколько вопросов. Касаются они вашего пасынка, Степана Сергеева.

Женщина отшатнулась, точно ее ударили, стиснула руки и спросила едва слышно:

— Что он натворил?

— Вот это мы и пытаемся выяснить, — с прежней суровостью ответил Герман. Нина кивком указала на дом и произнесла обреченно:

— Идемте.

Она шла впереди, указывая нам дорогу. Когда мы оказались в кухне, просторной, чистенькой и очень уютной, вновь кивнула, предлагая нам сесть, поставила на плиту чайник и вроде бы задумалась, стоя к нам спиной. Я вдруг решила, что просто повернуться, а уж тем более заговорить ей нелегко, она как будто собиралась с силами. Ей следовало дать время прийти в себя, но Герман рассудил иначе.

— Где сейчас Сергеев? — задал он вопрос.

— Не знаю, — пожала плечами Нина. — Спросите у его матери.

— То есть отношений с пасынком вы не поддерживаете?

— Не поддерживаю. Сразу после похорон мужа его забрала мать. Три года я его не видела и ничего о нем не знаю.

— Однако наше появление вас не удивило…

Нина наконец повернулась к нам, губы ее сложились в какое-то подобие улыбки, но в словах звучала горечь.

— Не удивило. Я все это время ждала…

— Чего ждали? — нахмурился Герман, раздраженный долгой паузой. Она пожала плечами. — Это не ответ, — разозлился Герман.

— Иногда свои чувства очень трудно объяснить.

— Вы все-таки попытайтесь. Мальчишка жил с вами с одиннадцати лет, а после его отъезда вы даже любопытства не проявили, где он, что с ним. Выходит, ваши отношения не сложились?

— Хотите чаю? — спросила женщина, вновь уходя от ответа, что Герману, конечно, не понравилось. Он собирался резко возразить, но тут вмешалась я:

— Чаю мы выпьем с удовольствием.

Нина накрыла на стол, думая о чем-то своем, вроде бы даже забыв, что мы сидим непрошеными гостями в ее кухне, разлила чай, но к своей чашке не притронулась. Поводила пальцем по столу и сказала:

— Степан был очень странным ребенком.

— Странным? — переспросил Герман, а женщина прикрыла глаза ладонью и легонько их потерла.

— Он был… другим.

— Послушайте… — Герман готов был сорваться, но я коснулась его плеча, призывая к терпению.

— Вы знаете, —-усмехнулась Нина, — сначала мне даже нравилось, что он такой. Тихий, спокойный, молчаливый… ребенок, с которым нет никаких хлопот. К чужому ребенку не так легко приспособиться, особенно если ему уже одиннадцать и где-то рядом живет его мать, которая его бросила.

— Он очень переживал? — спросила я.

— Внешне — нет. Он вообще редко показывал свои чувства. Я понятия не имела, о чем он думает, но подозревала, конечно, что мальчик страдает. Мой муж был ему хорошим отцом, и я старалась, как могла. Но мать — это мать.

— И когда начались странности? — все-таки вмешался Герман.

— С самого первого дня. Просто поначалу я не обращала на них внимания. Не хотела обращать.

— У Степана случались приступы агрессии? — продолжила я задавать вопросы.

Нина вновь усмехнулась.

— Он не дрался с мальчишками, не мучил животных, не стрелял из рогатки в воробьев. Говорил мало и всегда спокойно. Даже если возникала ссора с друзьями. Впрочем, друзей у него не было. Поначалу он вроде бы общался с соседскими мальчишками, но очень скоро они стали его сторониться.

— А причина?

— Они его боялись.

— Тихоню, который не дрался и даже голоса никогда не повышал? — У Германа это, похоже, в голове не укладывалось, но я уже поняла, что имеет в виду Нина.

— Я его тоже боялась, — сказала она. — Очень. Сначала не отдавая себе отчета. Просто когда он был рядом, возникало чувство дискомфорта. А потом поняла: я его боюсь. Он смотрел и улыбался, странной такой улыбкой. И появлялось ощущение, будто ты ничто, просто мусор у него под ногами. И становилось страшно, потому что этот мусор он раздавит не задумываясь. Я терпела сколько могла и потом наконец честно сказала мужу, что боюсь находиться в квартире с мальчишкой. Игорь, конечно, уверял меня в абсолютной нелепости всех моих страхов, но… очень скоро я поняла: он тоже боится, хотя и не хочет себе признаться в этом. Потом мы уже ничего не обсуждали, но держались настороже, уверенные, что однажды он нас попросту убьет. Не из-за обид, наследства и прочего в том же духе, без причины, просто так. Когда Степке исполнилось пятнадцать, муж врезал замок на двери нашей комнаты, и с тех пор мы, прежде чем лечь спать, тщательно проверяли, заперта ли дверь, но все равно вздрагивали по ночам от малейшего шороха. И никогда не оставались наедине с мальчишкой.