Неутолимая любознательность - [81]

Эгоизм и альтруизм, а также идея “общественного договора” были в то время у всех на слуху. Те из нас, кто придерживался левых политических взглядов, пытались как-то примирить свои симпатии к шахтерам с неприятием их агрессивной тактики, делавшей все общество заложником их борьбы. Могла ли эволюционная теория что-либо сказать об этой важной дилемме? В течение предыдущего десятилетия вышел целый ряд научно-популярных книг и документальных фильмов, авторы которых предпринимали смелые попытки применить дарвиновскую теорию к проблеме альтруизма и эгоизма, а также общественного и личного блага, но при этом, к сожалению, понимали эту теорию совершенно превратно. Главная ошибка, которую все они допускали, была той или иной разновидностью “эволюционного панглоссизма”.

Покойный ныне Джон Мейнард Смит, мой друг и учитель, рассказывал о своем собственном учителе – великом Джоне Бёрдоне Сандерсоне Холдейне, что тот высмеивал популярность трех ошибочных или, по крайней мере, спорных “теорем”: теоремы тети Джобиски (из Эдварда Лира), гласящей: “Это общеизвестный факт, что…”[113], теоремы Балабона (из Льюиса Кэрролла), утверждающей: “То, что трижды сказал, то и есть”[114], и теоремы Панглосса (из Вольтера), успокаивающей, что “Всё к лучшему в этом лучшем из возможных миров”.

Эволюционные панглоссисты в общих чертах понимают, что естественный отбор неплохо работает, делая живых существ приспособленными к занятию своим делом – жизнью. Альбатросы кажутся прекрасными плодами замысла по созданию существ, летающих над водой, а пингвины – замысла по созданию существ, летающих, напротив, под водой (я пишу эти строки на корабле в Антарктике и время от времени смотрю в бинокль на этих пернатых виртуозов). Но панглоссисты забывают (и об этом действительно нетрудно забыть), что вырабатываемая естественным отбором приспособленность относится к особям, а не к видам. Отбор и правда имеет тенденцию делать особей приспособленными к полету, плаванию, выживанию, размножению – и так далее. Но у нас нет никаких оснований ожидать, что естественный отбор будет делать виды приспособленными к тому, чтобы избегать вымирания, уравновешивать соотношение полов, ограничивать ради общего блага численность популяций, экономить запасы пищи и беречь окружающую среду в интересах будущих поколений. Приписывать все это естественному отбору значит впадать в панглоссизм. Более успешное выживание групп может быть следствием более успешного выживания особей, но это следствие будет лишь счастливым побочным эффектом. На выживание групп работа естественного отбора не направлена.

Впасть в эту ошибку просто, потому что мы, люди, наделены умением прогнозировать будущее и способностью судить о том, какие наши действия в дальнейшем могут пойти на пользу нашему виду, или нашему городу, или нашей стране, или всему человечеству, или какому-либо иному объединению или группе людей. Мы в состоянии предвидеть, что чрезмерный промысел рыбы в конечном итоге может повредить всем рыболовам. Мы в состоянии предугадать, что ограничение рождаемости может обеспечить нам лучшую жизнь в будущем, потому что, если людей будет меньше, в распоряжении каждого из них окажется больше ресурсов. Мы в состоянии принять решение ограничить себя в чем-либо сегодня ради выгоды, которую это принесет в будущем. Но естественный отбор прогнозировать будущее не способен.

Предлагалась, разумеется, и панглоссистская версия теории естественного отбора. Если бы она была верна, мир и правда мог бы стать чем-то вроде “лучшего из возможных миров”. Но она, к сожалению, неверна. По крайней мере одна из целей, которые я преследовал, когда писал “Эгоистичный ген”, состояла именно в том, чтобы убедить своих читателей в неверности этой версии – так называемой теории группового отбора. Этим безумно притягательным заблуждением – “великой ошибкой группового отбора” (ВОГО) – были насквозь пронизаны вышедшая в 1964 году популярная книга Конрада Лоренца “Агрессия” и бестселлеры Роберта Ардри “Территориальный императив” и “Общественный договор”, в которых меня особенно раздражало сочетание ошибочных выводов и превосходного английского, которым они излагались[115]. Я решил написать книгу на ту же тему, что и “Общественный договор” Ардри, но основанную не на ВОГО, а на строгой теории естественного отбора. Я надеялся исправить этой книгой вред, причиненный Ардри и Лоренцем, а также множеством выходивших в то время документальных фильмов, которые с таким постоянством распространяли данное заблуждение, что в другой своей книге я даже назвал его “теоремой Би-би-си”.

Я был слишком хорошо знаком с панглоссизмом и ВОГО, потому что еженедельно сталкивался с ними в эссе своих студентов. Более того, когда я был студентом колледжа, я и сам вплетал во многие свои эссе ошибочную идею о том, что в естественном отборе по-настоящему важно именно выживание видов (и ни один из моих наставников не замечал этой ошибки). Когда я начал писать “Эгоистичный ген”, я мечтал изменить сложившееся положение дел, но меня пугало осознание, что для этого моя книга должна быть написана не хуже “Общественного договора” Ардри и продаваться не хуже “Агрессии” Лоренца. Я в шутку называл свою будущую книгу “мой бестселлер”, нисколько не веря, что она действительно станет таковым, но сознательно обуздывая свои мечтания некоторой самоиронией.