Неунывающие россияне - [22]

– Да это тоже моя была удочка. Когда я закидывал её, вы купались и натирали вашу шкуру песком.

– Шкуру? Послушайте, вы удержитесь в выражениях!

– А вы щук чужих не присвоивайте! Какой вы рыболов! Вы и рыбу-то удить ходите для того, чтоб в щели женских ванн глазеть. Вам не щуку изловить хочется, а купчиху Передраньеву. Для этого вы по семи раз и купаться бегаете.

– Это уж слишком!

– Слишком, да метко. Вы вот ходили с синяком под глазом и с ссадиной на носу, и всех уверяли, что это вам рак клешней ущемил, а на деле вам эти синяки со ссадиной муж Передраньевой учинил. Всем известно, как вас из их дачи ухватами, да кочергами гнали и бросали вам вслед кастрюльки и поленья. Муж и посейчас, как трофей, показывает ваши очки с разбитыми стеклами. А то щука!

– Да, щука! Вам вот эта щука нужна, вы и сплетничаете. Вы еще, не поймав её, хвастались принести её к повивальной бабке на ужин. Бегите, вас там ждут, и может быть опять в благодарность по щечкам потреплют. Помните судака-то? Помните, как она этим самым судаком вас хлестала по сусалам? Наши с балкона все сражение видели, видели как вас и картофелем потом бомбардировали. Вы лучше на балконе парусинную драпировку опускайте, когда вас в другой раз ласкать будут. Тащите вашу щуку. Пусть ваша повивальная бабка ей подавится!

– Мерзавец!

– Скотина!

Рыболовы подступают друг к другу и чуть не лезут друг на друга. Удочки их переплетаются, жерди задевают по лошади. Та, испугавшись, бросается со всех ног. Не ожидавший со стороны её этого маневра всадник летит на землю затылком. Его бегут поднимать мужики и дачники.

V. Коломяги

Время под вечер. Солнце садится и золотит верхушки деревьев. Дилижансы перевезли уже из города почти всех дачников, покончивших свои служебные обязанности; приехали даже аптекари и провизоры, вернулись доктора. Вон два кучера проваживают по улице четвёрку докторских шведок. Сами владельцы лошадей, доктора, оба Карлы Иванычи, оба латыши из окрестностей Ревеля, оба притворяющиеся немцами, успели уже сменить вицмундиры на коломенковые пиджаки и цилиндиры на соломенные шляпы и выйти за ворота. Во рту у них пыхтят копеечные сигары. Их окружили соседи и распрашивают, не слыхать ли чего о развитии эпидемии. Доктора, засунув руки в карманы брюк, сквозь зубы перечисляют болезни, на которыя сегодня им удалось наткнуться, и, разумеется, врут. Один насчитал более двадцати визитов, а другой перемахнул даже за тридцать. Визиты, как водится, были не к простым смертным, а к Frau Generalinn, к графине, к княгине, к Herrn Oberst и только к одному купцу, но за то к «famosen Kerl, reich wie der Teufel» {отличный парень, богатый как дьявол}. Слова «дифтерит, бронхит, плеврит» так и сыплются с докторских языков. На улице заметны гуляющиеё. Каролины, Берты, Амалии, Мины в простеньких ситцевых платьицах, взявшись под руки, идут в ряд по дорожкам и весело болтают на испорченном немецком языке, поминутно вставляя в речь русские слова. То и дело слышатся фразы: «пожалуй, wollen wir», «er wird uns нагоня'en», «ich habe schon ein Topf простокваша mit сухари unserer молочница bestellt» и t. п. Вот за калитку вышел жирный Карл Богданыч, снял шляпу, обтер фуляром широкую лысину, вздохнул, понюхал воздух, и, ударив себя по брюху ладонью, проговорил «gemütlich». На балконе где-то кто-то наигрывал на тромбоне и протянул целую гамму. Карл Богданыч начал прислушиваться.

– Mein Liebchen, слышишь? Erinnerst du dich? припоминаешь? – крикнула ему из палисадника старушка в белом чепце и с седыми локонами.

Карл Богданыч обернулся, и, сияя улыбкой, закивал старушке головой.

– О ja! Тогда я служил на драгунский полк в Preussen и тоже играл эта труба. О, я был хороший музикус? Selbst jeztiger Nachfolger Prinz Karl, damals noch Jüngling… {Даже его преемник, принц Карл, тогда еще юноша…} Ах!

На глазах немца при этих почему-то чувствительных воспоминаниях показались слезы, и он полез в карман за платком. Где-то стройно запели «Was ist das deutsche Vaterland» {Что такое немецкое отечество}, и он окончательно заплакал, обернувшись лицом к палисаднику. Плакала и старушка с седыми локонами и вся превратилась в слух. Пению, подобно пушечным выстрелам, аккомпанировали глухие удары шаров в близлежащем кегельбане.

Долго-бы еще умилялась немецкая чета, если бы на соседнем дворе не раздались звуки гармонии и пение «барыньки». Кто-то, выбивая на деревянном помосте, перекинутом через канаву, мелкую дробь ногами, плясал, и, свистнув во вс` горло, крикнул:

– Загуляла ты, ежова голова!

Двое мужицких голосов ругались от восторга, поощряя плясуна эпитетами: «ах, подлец! ах, собачий сын, ах ты, анафема проклятая! Вот леший-то, сто колов ему в глотку»!

Немец упал, как-бы с неба, и плюнул. Немка потупилась и произнесла «Schwein!».

– Роза Христофоровна! я идит на кегельбан пить мой пиво! – говорит, наконец, немец, и, переваливаясь с ноги на ногу, направляется по дорожке.

В кегельбане толпа. Мужчины, сняв сюртуки, играют в кегли. Женщины сидят на скамейках и вяжут чулки или нескончаемые филейные скатерти. Пиво льется рекой. Пьют и мужчины, и женщины. Бутерброды принесены свои из дома. Глухо гудя, катятся по дубовой доске шары, с треском сшибают кегли и ударяются в доску. Бомбардировка идет отчаянная.