Неторопливое солнце - [168]

— А еще Кука у тебя технолог, химик — хоть бы он сказал, — вставил Веденяпин.

— Кука? Шо там Кука, — дурак, охотник… Никого и дома не было — ты подумай!.. Чи ты был на пожаре?

— Был.

— Ну-у?

— Что ну? Ты вот по четыреста рублей стог застраховал, а агент приезжал, — говорит, ни в коем случае больше не было, как на триста. На четырех стогах это все-таки как-никак четыреста рублей лишних… На двух — двести… И меня подвел.

— Как так?

— Так.

— А по каким же, по каким ценам считали, кто это считал, хотел бы я того анафему… дай мне его, я ему з башки коровий рог собью! — разволновался Антон Антоныч.

Самовар внесла босоногая белая девка. В отворенное окно видно было, как бежали небольшим гуртом, наскакивая друг на друга, овцы: останавливались пугливо, и опять бежали, и мекали, и пылили копытцами, — пыль-пыль…

— Ты как-то с мужиками вот… не ладил, — буркнул, заваривая чай, Веденяпин. — По правде сказать, ты мужиков притеснял.

— Как притеснял? Чем притеснял? Что я ихних овец на свои зеленя не пускал, так этим притеснял? Так ты ж сам хозяин, как сказать, то ж ты не дама в ро-тонде, шо мужичье колесо за пьять верст обходит, чтобы дегтем, как сказать, не обшквариться… Да овцы до корней, до земли, до основания все съедают, так то уж не зеленя после овец, не зеленя, нет!..

— Ты говорил, что сторож у тебя был возле соломы… Был? — перебил его Веденяпин.

— Сторож? — Антон Антоныч посмотрел на него удивленно и припомнил вслух: — Сторож был, как же… Сторожа я знял; как ты тогда приехал, так в ту же ночь знял.

— Зачем?

— А на черта тогда уж и сторож, если застраховано?

— То-то и оно… Тогда уж, конечно, пусть горит, — насупясь, сказал Веденяпин.

— Это ты… об чем?

— Меня ты подвел, вот что… Только успел я своему агенту страховку отвезти, а ты уж и гореть… Подождал бы.

— Так то ты уж не мне говори… не мне, нет!

— А это разве не ты поджег? — улыбаясь, спросил Веденяпин.

— Да тты… ты бы так не шутил! Ты бы зо мною так не шутил, хлопче! — побледнел Антон Антоныч. — То не те шутки, шоб шутить!

— Не те? — спросил, также улыбаясь, Веденяпин. — Так я не буду.

— Ты что же это, а? — сквозь зубы пропустил Антон Антоныч и приблизил к нему лицо.

— Ведь это откуда пошло? — спокойно продолжал Веденяпин. — Подозрение на тебя пошло с мужиков. Ты вот, говорят, поехал рано утром, потом приехал назад, походил между стогами, подождал другого поезда и уехал… Так?

— Так, — ответил Антон Антоныч.

— Назад ты действительно, значит, приезжал?

— Приезжал!.. А что ж? Опоздал на первый поезд и приехал… Шо ж я буду три часа на станции сторчать?

— И между стогами ходил?

— И между стогами, как сказать, ходил… На току был, ну да, был! Это ж и все мое хозяйство тут осталось… Где же мне и ходить больше?

Веденяпин свистнул и сказал неожиданно:

— Знаешь ли что, Антон Антоныч, дай мне две тысячи взаймы, — я тебе хорошего адвоката найду: услуга за услугу.

— Адвоката, братец, — да пока меня еще и не судят, как сказать, — я и сам найду… — сказал, Антон Антоныч и добавил: — Двух тысяч у меня нет.

— Да ведь ты за имение вдвое против своей цены взял! Как же так нет у тебя двух тысяч?

— Платежей много, ну, — ведь сам знаешь, что платежей много.

— Ты не найдешь такого адвоката, — ты шантрапу найдешь… и проиграешь, — вздохнул Веденяпин и добавил: — В прошлом году у тебя тоже что-то такое… рига, что ли, горела.

— Ну да, рига.

— И тоже как будто ты уезжал в то время… Я ведь не говорю, а мужики — они народ приметливый — и ригу эту вспомнили… «Походил-походил, говорят, возле риги и уехал. А рига возьми да сгори. А потом, как деньги за нее получил, сгорело-то деревянное под соломой, а поставил каменное под железом…» Думают, чудной народ, что ты за эту ригу бог знает какие тысячи получил… Так, говорят, он и всегда палит…

Говоря это, Веденяпин мешал ложечкой чай. Чижик, бесхвостый, задорный, зеленый, оглушительно мечтал на окне о сосновых лесах, и в углу за кроватью ляскала зубами, огладывая кость, собака Лярва, помесь желтого сеттера с белой дворняжкой; ворчала и сухо клацала зубами: клац-клац.

— Так и опять я должен был, значит, поставить деревянную ригу и под соломой? То уж пусть они ставят… Меня бы не учили, что ставить, — сказал Антон Антоныч. — Та у меня еще и катух свиной три года тому назад горел, — и тож без меня горел, как сказать!

— Напрасно, что без тебя, — заметил Веденяпин и добавил: — Ты что же чаю не пьешь? Пей.

Но Антон Антоныч ходил по комнате и на каждом повороте, когда лицо Веденяпина выкруглялось перед ним все, оторопело глядел на эти взлизы на лбу, глаза, запрятанные в пожившие веки, и толстые губы.

Как будто ничего в нем не было похожего на того из Анненгофа, и в то же время весь он был тот.

И когда Антон Антоныч увидел это, он нагнулся к самому уху Веденяпина и тихо сказал, запинаясь:

— Это не ты ли, дружище, и поджег мою солому, а?

Он обхватил его за шею левой рукою, а правую вытянул вдоль его правой руки, захватив кисть, и виском своим пришелся в его висок, и слушал, слушал всем, чем приготовился слушать с вечера, и казалось уже, что некуда больше идти и негде больше искать, — только здесь.

Но Веденяпин размашисто поднялся, вытянул шею, показал породистый, еще не заплывший жиром кадык и изумленным барским басовым голосом, голосом бывшего ротмистра, спросил медленно: