Netократия. Новая правящая элита и жизнь после капитализма - [13]

Как результат упорного отрицания любых сдвигов центральной ценности бытия и нежелания подчиниться требованиям религии атеизм получил статус новой аксиомы и стал эффективным инструментом противодействия буржуазии при захвате власти. Это проиллюстрировано одним из самых блестящих общественных экспериментов капиталистической парадигмы: коммунистическим проектом. Коммунизм стал перевернутой формой христианства, выражением древней мечты о рае на Земле, весьма типичной для своего времени. Коммунистическая вера была следствием идеи общественного совершенствования посредством человеческого, а не божественного вмешательства. Инструментом должен был выступить новый тип государства; утопической целью проекта был новый человек, исключительно рациональный. В итоге эта мечта нанесла серьезный урон целым народам и континентам и потребовала от 85 до 100 миллионов жизней (по понятным причинам здесь трудно быть более точным), принесенных в жертву в мирное время для успеха этого благого начинания.

До сих пор есть защитники коммунистического проекта, потому что это вопрос религиозной веры, иррациональность которой выглядит мертвой зоной в пространстве логических построений. Сила этой веры была точнейшим отражением её первоначальной оппонирующей силы организованной религии, которая в России, Китае и Латинской Америке до последнего боролась за свою власть. Вполне возможно, что если бы последний русский царь вдруг публично признался в своем атеизме, он мог нейтрализовать часть обаяния коммунизма и тем самым предотвратить Октябрьскую революцию. Демон предполагаемой константы бытия настолько силен, что даже его антидот (и, следовательно, его эквивалент в следующей парадигме) наследует его поистине магическое влияние на ход наших мыслей.

При переходе от капитализма к информационному обществу мы можем провести целый ряд параллелей с теми сдвигами, которые произошли при переходе от феодализма к капитализму. Предполагаемой константой бытия при капитализме, его основной характеристикой был гуманистический, или человеческий, проект. Интересно, что гуманизм в своей наиболее выраженной форме — форме индивидуализма — оказался, в конце концов, едва ли не единственным средством спасения, на которое уповают гуманисты и иже с ними, в море, полном останков наиболее блестящих проектов эпохи, подобных коммунизму, и затонувших бесславно один за другим.

Вот почему идеологи капитализма эры его заката так уверенно заявляют в своих манифестах о незыблемой вере в индивидуальность. Находясь под внешним давлением, капитализм по сути возвращается к своим истокам и пытается найти пристанище в своих философских корнях, например, в работах доиндустриальных философов Рене Декарта и Фрэнсиса Бэкона. Мы — свидетели отчаянных попыток перезапустить проект, пусть даже в совершенно 'разобранном' состоянии, на этот раз в форме гипериндивидуализма. Его апологеты воображают, что не кричи они об этом на каждом углу, им едва ли удастся снова вдохнуть жизнь в остывающий труп. Имя этому иделогическому чудовищу Франкенштейна — либертарианизм.

Подобно протестантизму на заре эпохи Просвещения, когда словно в результате вспышки сверхновой, воплотилась одержимость устаревающими 'вечными ценностями', мы сейчас наблюдаем вспышки сверхновых при переходе от капитализма к информационному обществу. Гиперэгоизм, гиперкапитализм и гипернационализм — все это сверхновые сегодняшнего времени. Гуманистический проект — развитие индивидуума параллельно с развитием государства и капитала, вместе со всеми их многочисленными отпрысками -разными академическими, художественными, научными и коммерческими проектами — составляет аксиому капитализма. Эти ценности считались вечной гарантией стабильности, но теперь и они пришли в движение. Великая битва только началась, и похороны гуманизма, как в свое время похороны Бога, способны затянуться надолго, сопровождаясь болезненными конвульсиями. Стоит только представить колоссальное количество ресурсов, инвестированных в данное предприятие, чтобы понять всю глубину разворачивающейся общественной драмы. Этого не может быть! Этого не должно быть! Тем не менее, коллапс неизбежен, поскольку этот проект с самого начала был неразрывно связан с парадигмой существования, практически себя изжившей.

Конечно, сейчас трудно указать на суть новой 'вечной ценности' и определить те силы, которые станут бороться за власть. Провести анализ, будучи участником происходящего, — заведомо обречь себя на домыслы. Пока предполагаемая константа бытия находится в движении (а этот процесс, видимо, будет долгим), все расчеты будут содержать ошибку, превосходящую значение любой из переменных, как если бы метеоролог сегодня попытался предсказать погоду на несколько лет вперед. Что, впрочем, не означает, что анализ в таких условиях становится бессмысленным. Наоборот, тщательное изучение существующей структуры распределения власти наиболее полезно как раз тогда, когда нарождается новая классовая структура. Это едва ли не единственный момент, когда очевидец может принять активное участие в событиях, происходящих в связи со сменой 'вечных ценностей'. Такой анализ имеет шанс стать важной частью общего процесса, а равно и одним из факторов, влияющих на него. Еще до того, как вновь утвержденная константа бытия займет устойчивое положение, вокруг нее начинает формироваться по крайней мере одна сила — новый доминирующий класс. Вопрос в том, насколько вообще достоверны рассуждения об этом. Даже если константа бытия пришла в движение, означает ли это, что появление нового доминирующего класса неизбежно? Можно ли ожидать, что прежний способен осознать смену парадигмы, вокруг которой он формировался, и, как следствие, направить свои действия так, чтобы занять пространство вокруг новой константы? Таким образом, прежний доминирующий класс останется таковым новой парадигмы, пусть и в новом обличье. Но по ряду причин это может не произойти. Люди, в основном, весьма консервативные создания. Психологический термин 'когнитивный диссонанс' означает, что люди склонны держаться старых убеждений, даже если они противоречат вновь открывшимся фактам. Все дело в том, что наши старые добрые представления о жизни дают возможность чувствовать себя психологически комфортно; мы влюблены в них. Но это приводит к состоянию умственной косности и неповоротливости: мы готовы прикладывать больше усилий для сохранения status quo в наших головах, чем для обучения новому. Узнавая что-то новое, мы вынуждены так или иначе менять свою жизнь, хотя иногда совсем немного. По этой причине наша способность передвигаться по исторической карте практически минимальна.