Нетерпеливый алхимик - [92]

Салдивар сдержал слово. Когда его отправляли в тюрьму (это случилось незадолго до полуночи после бесплодного допроса и неприятной очной ставки с Эхеа), он продолжал заявлять о своей невиновности и угрожал окружающим расправой все с той же сардонической улыбкой на застывшем лице. Хотя Салдивар и был порядочной сволочью, нельзя не признать тот факт, что он до последнего момента сохранил силу духа и последовательность в поступках.

Глава 20 Нетерпеливый алхимик

На следующее утро пять газет Салдивара в один голос твердили о наличии грязного заговора против хозяина, инспирированного происками конкурентов и разыгранного как по нотам какими-то силами, которые использовали неправедную возню вокруг странной смерти ближайшего друга и соратника образцового бизнесмена. Три более умеренные издания изображали Гражданскую гвардию и судебную систему слепыми орудиями клеветы и невольными участниками интриги. А оставшиеся два, самые оголтелые, открыто намекали на подкуп судьи и «отдельных элементов военизированной структуры» и для вящей наглядности ссылались на прошлые служебные преступления судейских чиновников и на участие некоторых гвардейцев в наркотрафике. Спекулируя на имени Тринидада Солера, газеты вновь атаковали атомную станцию, давая понять, правда в обтекаемых терминах, что назревавший в связи с утечкой радиоактивных материалов скандал уже не за горами. Очевидно, Салдивар и сам не знал, как распорядиться этой информацией, чтобы не нанести ущерба собственным интересам, поэтому не снабдил журналистов четкими инструкциями.

Перейра, улыбаясь, словно римский полководец на триумфе, показал мне несколько заголовков.

— Нас можно поздравить, Вила, — сказал он. — Великий ум избрал капитулянтскую стратегию. Не хватает только обвинений в адрес Короля и Папы, и он кончит свои дни в сумасшедшем доме.

— Вы правы, он ведет себя глупо, — согласился я. — Но рано признавать его побежденным, господин майор. Он будет биться до конца. Уж кому-кому, а нам с вами известно, насколько велика вероятность оправдательного приговора.

— Это не важно. С ним навсегда покончено, даже если в судебный процесс вмешается сам Святой Петр и его отпустят годика через два. Каталажка на всех ставит клеймо позора, и, пройдя через нее, человек уже никогда не возвращается к прежней жизни. Те, кто еще вчера с раболепным трепетом жали ему на светских раутах руку и принимали от него конверты с деньгами, потом будут обходить его за километр. Для такого типа, как Салдивар, изгнание из общества хуже смертной казни.

— Я ни в коей мере не подвергаю ваши слова сомнению, господин майор, но мне было бы нестерпимо обидно видеть, что за него отдувается какая-то пешка вроде Эхеа.

Перейра смерил меня беспокойным взглядом.

— Слишком много эмоций, Вила. Надо срочно поручить тебе что-нибудь новенькое да позаковыристей, чтобы ты отвлекся и выкинул все это из головы.

— Дайте мне еще один день, господин майор, — попросил я. — Мне необходимо кое-что сделать.

Перейра отнесся к моей просьбе с недоверием. Наверное, догадался, что в данном случае мною руководит не служебное рвение, а личные мотивы. После недолгих колебаний он все-таки пошел мне навстречу:

— Лады. Но только один день. Удачи тебе.

Расставшись с Перейрой, я пошел искать Чаморро. Она заканчивала отчеты, раскладывала документы по порядку и подшивала их к делу. Ее лицо выражало полное умиротворение.

— Навела порядок? — спросил я.

— Почти, господин сержант.

— Не знаю, какие воспоминания у меня останутся от нашей работы, но сейчас, кроме чувства досады и опустошенности, на душе ничего нет, — пожаловался я, садясь за соседний стол и придвинув к себе телефон.

— Что тебе опять не нравится?

— Все. И то, как мы повелись на игру, затеянную с нами Салдиваром, и как, увлекшись поверхностными причинами гибели Тринидада Солера, пропустили самое главное — его участие в устранении Очайты Криспуло. Мы даже умудрились обвинить последнего в убийствах, не подозревая о том, что он сам явился объектом преступного умысла. Я никогда не делал столько ошибок.

— Утри слезы, — пошутила Чаморро. — Много ты видел дел, в которых убийца погибает на шесть месяцев раньше своей жертвы.

— Спасибо, Виргиния, — ответил я. — Ты всегда находишь мне оправдание.

— Выше нос — все обойдется.

— Я тебе очень признателен не только за сочувствие, но и за все расследование. Оно далось нам нелегко.

— Не стоит благодарности, — просто ответила Чаморро. — Я люблю свою работу.

Набирая номер телефона, я исподтишка наблюдал за моей напарницей, с головой ушедшей в бумаги. Такому человеку, как я, — с комплексами, искореженным сознанием и прочими изъянами, сам Бог велел чувствовать удовлетворение от работы, требующей постоянного погружения в мерзости жизни. Но чтобы молодая женщина с чистой душой и благородными устремлениями открыто объявляла о своей приверженности к раскрытию убийств, было выше моего разумения и заставляло меня серьезно задуматься. При первом знакомстве с ней многие, и я в том числе, приняли ее за изнеженную девчонку, которая вряд ли выдержала бы столкновения с жестокой криминальной средой, и, когда она с одержимым упорством стала добиваться права на участие в расследованиях, испугались за ее психическое здоровье. Но Чаморро, наперекор тем, кто сомневался в ее способностях, успешно преумножала количество раскрытых дел, не получая никаких сколько-нибудь ощутимых душевных травм. И поразительнее всего, в глубине своего естества она сохраняла остатки наивности. Иногда мне казалось, что именно на этом безыскусном простодушии и держалась ее непреклонная воля, доходившая порой до жестокости.