Нетерпеливые - [19]

От этого чувства — что я готова на все — я словно воспарила над землей. Я уже видела, как, освобожденная от всего, лечу и лечу — без цели, к небытию. Гордость обуяла меня. Я упивалась своим могуществом. Мне следовало бы сказать: своей молодостью. Потому что только молодости дано опробовать свою первую отвагу в бунте.

Это оказался не Фарид. За завтраком Лелла сообщила, что получила от него письмо: они с Зинеб приедут к концу недели. Мне было даровано четыре дня отсрочки.

В этот вечер я вернулась позже обычного. Меня неотступно преследовало воспоминание об этих часах, проведенных в порту, где в очередной раз вокруг стоящей неподвижно, как корабельные мачты, пары влюбленных постепенно смыкалась ночь. Лелла, одетая в черное, встретила меня с напускным безразличием:

— В пять часов приходила Мина. Судя по всему, она давно с тобой не виделась. Я даже хотела задержать ее, чтобы вы хоть в этот раз наконец повстречались.

Я молчала. Она не отставала:

— Что ты на это скажешь?

— Я? Ничего… — Остро взглянув на нее, я добавила: — Если хочешь потребовать у меня отчета, сделай это при Фариде.

Она побледнела. Я торжествовала. Я знала, что она ничего не скажет. Перед тем как удалиться, я небрежным тоном спросила:

— Тамани сегодня здесь? Кажется, это ее голос раздается у Лла Айши…

— Это она, — подтвердила Лелла, ставшая еще бледнее.

Она повернулась и исчезла. Между нами не осталось недоговоренного. Теперь она была уверена, что в тот день я все слышала.

* * *

Я спустилась к теткам. Устроилась в уголке патио, где ко мне тотчас подбежали две племянницы. Семилетняя Сакина была моей любимицей: тоненькая, хрупкая, живая как ртуть. Ее личико с утонченными чертами обрамляли завитушки блестящих черных волос, а нежный звонкий голос вполне мог бы принадлежать и молодой женщине. Младшая, Аниса, попросила меня помочь ей приодеть своих кукол.

В другом конце двора женщины окружали тетю Зухру, как всегда поглощенную своим шитьем. Лла Айша, сидя на вытащенном из дома матрасе, бормотала себе под нос нескончаемые истории — она могла часами беседовать вот так со Всевышним, прося у него быстрой смерти, облегчения своих болей. В конце концов она злобно усмехалась, проклиная всех и вся: дескать, она знает, мы бросим ее умирать в одиночку… Время от времени она с ненавистью поглядывала на женщин, чересчур занятых болтовней с Тамани, затем со вздохом откидывала назад голову.

Я наблюдала за кучкой женщин. Вот престарелая жена Си Абдерахмана, Лла Фатма, — как только пришла Тамани, она наверняка потащила ее, как обычно, в свою комнату, чтобы расспросить о своем единственном сыне, от которого Сиди отрекся, потому что тот женился на европейке. В такие дни ее глаза сверкали радостью. И хотя эти услуги обходились Лла Фатме, видно, недешево, она все равно весь вечер суетилась вокруг Тамани, предвосхищая ее малейшее желание. Это зрелище для меня всегда было невыносимо.

Тетя Зухра низко склонялась над шитьем; время от времени, держа ножницы в руке, она подносила ткань к своим близоруким глазам, чтобы проверить качество шва. Мне и отсюда были видны морщины на ее коричневом лбу, выбившиеся из-под шелковой косынки седые пряди. Старая дева, она уже столько лет лелеяла надежду на замужество, которая все никак не сбывалась. Мой отец, когда был жив, заявлял, что отдаст сестру только в семью не менее знатную, чем наша; но эти-то семьи как раз и осуждали скандальное поведение Си Абделазиза, тем более что ни для кого не являлось секретом, что он проматывает не только собственное состояние, но и сестрино. От партий, которые он посчитал сомнительными, он отказался. «Моя сестра — дурнушка, — говаривал он. — Но это еще не причина, чтобы выдавать ее за кого попало…»

Со смертью моего отца Зухра воспряла духом; но близилось ее сорокалетие. Уже давно не показывался ни один претендент, даже из множества тех, кого неизменно отвергала Лелла с тех пор, как стала вдовой. Так что последнюю надежду Зухра возлагала на Тамани. До сих пор мою тетку останавливала робость. Между ней и Тамани никогда не бывало никаких секретных переговоров. Просто, когда приходила Тамани, Зухра принималась вдвое усердней строчить на машинке.

Собравшись уходить, Тамани поднялась. Обошла по кругу патио, прощаясь с каждой из женщин в отдельности. Я сидела на прежнем месте; Сакина и Аниса оставили меня, убежав в комнату к своему отцу. Тамани приблизилась ко мне.

— До свиданья, Далила… — громко начала она. Потом, нагнувшись, быстро зашептала: — А неплохо тебе было давеча на бульваре Карно, ведь так?..

Тут я вспомнила. Когда днем я шла навстречу Салиму, меня толкнула женщина, закутанная в вуаль, из которой выглядывал только один глаз. Я подошла к Салиму, но заметила, что она остановилась поодаль и еще довольно долго на меня смотрела.

— Смотри, осторожно! Твое счастье, что на этот раз ты наткнулась на меня. Уж я-то не причиню тебе зла… Но если кто-нибудь другой… если твой брат…

Я пристально посмотрела на нее, чувствуя, что бледнею, и злясь на себя за это. Ответить я не успела: она уже повернулась ко мне спиной.

В эту ночь я впервые познала сладость ощущения надвигающейся опасности.