Нетерпеливые - [15]

* * *

В последующие дни я прикрывалась своей ленью, как щитом. Не вылезала из кровати. Дважды в день забегала Зинеб и кротко, почти боязливо предлагала:

— Иди поешь…

— Не хочется.

— Ты заболела?

Нет.

Иди поешь… Фарид спрашивает о тебе…

Есть мне не хотелось. Сама мысль о пище внушала отвращение. Напуганная, Зинеб исчезала. Вскоре появлялась Лелла и холодно допытывалась:

— Ты заболела?

— Не хочется есть, и все.

— Если это каприз…

Это был каприз. Она не ошибалась. Я вдруг осознала, что это упрямство — не более чем желание увидеть, как домашние будут суетиться вокруг меня; так мне было удобнее протестовать против судьбы. Это был каприз. Достаточно было Лелле сказать это вслух, чтобы передо мною предстала вся нелепость моего поведения; этим ребяческим упрямством я убивала в себе обиду, которую нанес мне Салим.

Я встала. Положив конец тому, в чем я хотела видеть этакий церемониал страдания, я призналась себе, что еще не достойна настоящей любовной муки.

* * *

Мавританская баня была полна детей, которых женщины приводят по четвергам и моют всем скопом, пока те по привычке голосят неутомимым хором. Я слышала их долгие усталые вопли в холодном зале, где отдыхала, растянувшись на плиточном полу у бассейна.

Вокруг меня щебетали женщины в одинаковых цветных лоскутах. Мимо прошла Шерифа, обернутая в полотенце: она уже вымылась. Она никогда не проводила в парилке больше получаса; потом она в полубессознательном состоянии долго отдыхала на матрасе в предбаннике.

Я заказала апельсины и теперь ела их, погрузив ноги в ледяную воду бассейна. Мне было хорошо. Время от времени распахивалась дверь, отделявшая нас от парилок, сердца хаммама, и тогда до нас доносились приглушенные паром разнообразные звуки: сонные выкрики детей, журчание воды на раскаленных плитках, хлопки массажисток по спинам толстух. Я снова окунала ноги в холодную воду, очищала от кожуры очередной апельсин, и сок его стекал с моих щек. Не шевелясь, я наслаждалась телесной истомой.

Внезапно я вздрогнула от звуков знакомого голоса. Это явилась Тамани. Обернутая широченным лоскутом в зеленую полоску, который был завязан над необъятной грудью, она казалась голой. Должно быть, о том, что я здесь, она узнала от Шерифы, так что, увидев меня, не удивилась. Она выросла передо мной.

Так, значит, ты пришла? — благодушно спросила она.

Не дожидаясь ответа, она села рядом. Распустив влажные волосы, она принялась расчесывать их плавными движениями. Я смотрела, как черепаховый гребень скользит по ее черным волосам; теперь они спускались занавесом вокруг ее огромной головы. Сидя вот так, с прядями, образующими как бы пучок длинных корней, она походила на какое-то чудовищное ядовитое растение. Вокруг прохаживались женщины. Они ступали горделиво, запрокинув голову под тяжестью ниспадающих до бедер волос. Одна лишь Тамани с ее плотоядным смехом и громким голосом вносила в этот мир демоническую ноту. Но вот она кончила причесываться и уставилась на меня, повторяя:

— Наконец-то ты пришла в эту мавританскую баню.

— Ты знала, что я приду?

Она наклонилась ко мне с видом сообщницы. Моя насмешливая улыбка ее несколько обескуражила, но потом она, видимо, нашла обходной маневр. Она положила влажную руку на мою ступню и обхватила лодыжку.

— Какая ты худая! — воскликнула она почти материнским тоном. — Какая худая… Наши старухи больше любят девушек полных. Им хочется их пощупать, прикинуть на вес, как индюшек, прежде чем выбрать одну для своего сына… Тебе еще повезло, что ты не смуглянка, но до чего же ты худа!

Я высвободила ногу и встала. Обернувшись, я крикнула ей:

— Пойду еще вымоюсь.

Теперь ее руку я ощутила уже на спине; одышливый старушечий голос раздался у самой моей шеи:

— Я устроилась в ту же кабину, что и ты… Там мы сможем поговорить.

Я ничего не ответила. Я знала, почему она меня преследует.

* * *

Распластавшись на животе на горячем плиточном полу, я пыталась заснуть, пока сильные руки массажистки разминали мне спину. Она снова взяла пробковую дощечку и размашистыми движениями принялась меня растирать; я чувствовала, как приятное давление перемещается от затылка до ложбинки на талии. От сладостной неги я погружалась в дрему.

Ухо у меня почти касалось пола, и банные звуки доносились до меня как бы сквозь сон. В этом насыщенном паром зале, где сновали полуголые тела, у меня вместе с биением в висках возникало странное ощущение, будто жизнь навеки застыла в этих часах пекла. От внешнего мира меня отделяли не просто несколько дверей и коридоров, но какая-то нереальная область, за которой меня ждали моя одежда, мое имя, все мои привычки. Оставалось лишь отдаться жестким рукам массажистки да время от времени погружать лицо в прохладную воду. В конце концов я перестала воспринимать окружающих; о них напоминали только приглушенные густым паром звуки — эхо разбивалось о стеклянные своды, над которым я уже не представляла себе неба.

С пением вошла Тамани и вернула меня к действительности. Она напевала мелодию, которую уже много лет играют на празднествах. Я не изменила позы. Завершив сеанс, массажистка протянула мне блюдце с холодной водой: