Нет жизни никакой - [14]

Толя посмотрел на Степу. Степа пожал плечами.

— Иди, — сказал он, — я разберусь и выйду. Подожди меня в машине. Дела, говорит, какие-то…

Толя внимательно посмотрел на Степу, подмигнул и вышел.

Дама тут же, тряся внушительным бюстом, подбежала к двери и заперла ее на ключ. Потом вплотную подошла к оторопевшему Степе.

— Ну что, — жарко шепнула она, — Пупов, с тобой делать будем?

Она со свистом втянула воздух через рот, сверкнув золотыми зубами, и тяжело задышала.

— В чем… дело? — спросил Степа, пятясь к запертой двери. — Видите ли, я не Пупов. Я, видите ли, студент…

— Ах, в чем дело? — насмешливо переспросила дама, крепко ухватив ускользающего Степу за штаны. — Может, хватит притворяться-то, а?

— П-п-почему? — выговорил Степа, отворачивая лицо от раскрасневшихся щек и влажных губ шаловливого директора.

— Потому что, — непонятно ответила дама, увлекая Степу к столу.

Притиснув его к поверхности стола своими массивными бедрами, она деловито принялась расстегивать на себе блузку. Справившись с блузкой, она немного отстранила Степу:

— Погоди… — и молниеносно стянула с себя юбку и чудовищных размеров трусы.

Степа почувствовал, как у него медленно отвисает ниж-Чяя челюсть.

— Что это вы? — спросил он.

Вместо ответа дама взгромоздилась на стол, запыхтела как разгоняющийся паровоз, и вдруг, выбросив вперед ноги, крепко обхватила ими Степу за бедра.

— Попался, — выдохнула она.

— Ч-что вы? — пролепетал Степа. — За-за-зачем?

— Как это — зачем? — нетерпеливо дергая Степины штаны, шептала дама-директор. — Ты Люське — моей сменщице — что обещал?

— Так это Люське, — нашелся что сказать Степа. — Люська — она…

— Люська триппером болеет, — радостно сообщила директор, — придется тебе со мной расплачиваться, милый мой друг…

— За что?! — почти закричал Степа.

— Он еще и притворяется! — возмутилась дама. — А кому Люська выписала целых три ящика сосисок? Ты же ни копейки не заплатил. Обещался таким вот образом рассчитаться… А теперь что же?

— Что?!

— Сосиски сожрал и на попятную? — Дама справилась наконец со Степиной ширинкой и ремнем, и его штаны, скользнув по ногам, свалились на пол. — Давай… — тяжело задышала она и сдавила бедра Степы мощными коленками. — А то вот как сейчас позвоню вашему главному и расскажу ему, как вы служебным положением пользуетесь… Ну? Чего ты как покойник прямо какой. Начинай!..

— Так вот! — громко проговорил полуцутик, и Степан Михайлович очнулся от своих дум. — Были, наверное, в твоей биографии страшные моменты, но никто, должно быть, не говорил тебе таких слов…

Полуцутик выдержал театральную паузу и закончил фразу:

— Ты, дорогой товарищ, как там тебя… Покойник.

«Откуда он знает?» — метнулось в голове Степана Михайловича.

— Ты покойник, — продолжал полуцутик. — Окончательно и бесповоротно. Практически навсегда. А то самое место, куда ты сейчас попал, называется у вас загробным миром. Что, надо сказать, неправильно. Потому что загробный мир не один, а много. Цепочка. Итак — человек вот вроде тебя или Никиты — умирает и… Эй! Э-эй!! Тьфу ты… — с досадой сплюнул полуцутик, заметив, что Степан Михайлович его не слушает по той причине, что, лишившись чувств, упал с постромков на пол хижины и теперь лежит под гамаком, закрыв глаза и задрав кверху тонкие попугайские ножки.

— Какие вы, люди, все неинтересные и предсказуемые существа, — печально констатировал полуцутик.

Степан Михайлович поежился. Голова его еще кружилась после последнего обморока, а в клюве было солоновато — видно, полуцутик слетал к морю, откуда и доставил воду для приведения Степана Михайловича в чувство. Турусов от шквала холодной воды очнулся, но сейчас чувствовал себя прескверно, не столько от огорошивающего открытия, сколько от того, что из-за водных процедур перья его намокли, и Степан Михайлович дрожал от холода и напоминал сам себе ощипанного цыпленка.

— Н-да, какие вы, люди, все неинтересные и предсказуемые существа, — повторил полуцутик, — ты не поверишь, но Никита, как только я ему сказал то, что сейчас сказал тебе, тоже в обморок грохнулся. А он мужик покрепче… не в обиду тебе будет сказано. Кстати, как там тебя зовут?

— Степа хор-роший, — каркнул Турусов.

— Во-во, а меня — Г-гы-ы…

— Кр-рак?

— Г-гы-ы, — сказал полуцутик. — Имя такое. Самое обыкновенное. Для полуцутика, в смысле. Так, о чем мы говорили…

— Загр-робный мир-р-р, — тоскливо пророкотал Степан Михайлович.

— Ага, — кивнул полуцутик. — Тот самый, где ты сейчас находишься… Эй! Ты что, опять?

Полуцутик заботливо поддержал готового снова лишиться чувств Степана Михайловича и подул тому в клюв. От серной вони Турусова замутило — и именно это удержало его в сознании

— Вот и разговаривай с тобой сейчас, — огорчился полуцутик, — когда ты так и норовишь опять в обморок впасть. Никита только один раз на моей памяти чувств лишался, а ты… Да он, как я уже говорил, мужик крепкий. А что ему пришлось пережить после смерти — ого-го! Хочешь я тебе про него все по порядку расскажу? Ну, слушай, — сказал полуцутик и стал рассказывать, хотя Степан Михайлович никак не выказал своего желания слушать. — Все началось с того, что Никита — боец одной из бандитских группировок — решает, значит, коренным образом изменить свою жизнь, то есть выйти из преступного сообщества. Толчком для этого послужила любовь девушки из совершенно чуждой ему социальной группы. Я правильно изъясняюсь? Это я от Никиты всяких таких слов нахватался, — похвастал полуцутик. — Но бывшие товарищи Никиты такого паскудства с его стороны перенести не могут и договариваются его с его возлюбленной истребить. Ну, сначала побазарить, а потом уже… Бандиты нападают на влюбленных темной ночью на улице. Никита успевает грохнуть одного по тыкве, бросается за своей девушкой, которую волокут к машине, но сам получает по этой самой… по тыкве. Приходит в себя Никита уже на тюремных нарах. Решает, что его повязали подъехавшие менты, а рана на голове не опасна, тем более что в связи с ней никакого дискомфорта он не ощущает.