Нестрашный мир - [56]

– Маша, ты?

– Да, я.

Дверь, коридор перед лифтом, ещё дверь, ещё коридор, ещё дверь, ещё коридор – так устроены эти дома.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

За четыре года я стала здесь чем-то естественным, как смена дней недели, как дождь и снег.

Помню, как пришла сюда впервые.

Был март 2005 года. И очень холодно. Я страшно волновалась, боялась опоздать и поэтому приехала минут за сорок до назначенного времени. Бродила кругами по двору, грея руки в карманах.

Егор был моим первым сложным учеником, да и «несложных» у меня к тому времени было раз-два и обчёлся. И я далеко не всегда знала, что с ними делать.

Заниматься со слепоглухими я мечтала ещё до факультета коррекционной педагогики, лет с тринадцати, когда посмотрела спектакль «Сотворившая чудо» про слепоглухонемую девочку Элен Келлер и её учительницу Анни Салливан. «Посмотрела» – неточно сказано. Я смотрела этот спектакль, наверное, не меньше тридцати раз и до сих пор помню его почти наизусть.

«Слепая и глухонемая, она похожа на маленький запертый сейф, который никто не может открыть. Возможно, внутри таится сокровище»…

Мне хотелось пережить момент открытия, откровения, как Элен, понявшая, что все предметы как-то называются, что вода, льющаяся из колонки, и слово «вода» – это одно и то же; как Анни, закричавшая: «Она поняла!»

И вот – дефектологический факультет, кафедра сурдопедагогики – здесь учат работать с глухими. А где учат учителей для слепоглухих? Нигде. Нет такой кафедры.

Мы с Егором встретились 10 марта 2005 года, ему семь, мне девятнадцать.

Я вхожу в его комнату. Он сидит на своём неизменном стульчике со столом. Стульчик купили, когда Егору было, наверное, четыре, сейчас ему одиннадцать, а стул до сих пор ему подходит – его можно поднимать, опускать, менять подножку…

Егор сидит, чуть ссутулившись и засунув в рот указательный палец левой, рабочей руки. Движение, которым Егор засовывает палец в рот, очень его, егоровское, я и сейчас его мысленно вижу. Лицо напряжённое, сосредоточенное, рука поднимается медленно – это движение, исполненное глубокой значимости. Локоть поднимается очень высоко, выше кисти, так что Егор засовывает палец в рот как-то через верх. С таким видом, будто ничего важнее на свете нет.

Палец во рту означает: «Я хочу побыть один, мне надо разобраться с новыми ощущениями, со всем тем, что вы на меня свалили, не трогайте меня». Так он обозначает границу личного пространства и времени.

Но я этого ещё не знаю. Сажусь на диван напротив Егора, нас разделяет его столик. Чувствую, какие у меня холодные руки, судорожно начинаю их растирать. И понятия не имею, с чего начать.

Да, когда я вспоминаю наше с Егором начало, я всегда вижу, как мы сидим друг напротив друга и между нами белый столик.

Мой ученик не видит меня. Не слышит. Как же мне общаться с ним?

Я неуверенно протягиваю руку и дотрагиваюсь до его руки. Наверное, несмотря на растирания, руки у меня ещё холодные – Егор свою немедленно отдёргивает. Рядом со мной на диване лежат игрушки, которые мне дала бабушка Егора: маленькая деревянная пирамидка, пластмассовая труба, свисток, круглая коробка из-под бумажных салфеток (из отверстия можно вытягивать ленту) и железная, из-под печенья, полная всяких маленьких предметов: пуговиц, крошечных машинок, монеток, магнитов – для развития мелкой моторики.

Беру пирамидку. Снова протягиваю руку, снова Егор её отдёргивает. Мне становится холодно и страшно. Егор с отрешённым видом засовывает палец в рот, ясно – я для него не существую.

Вы спросите, почему я не могла снять с его стульчика этот дурацкий разделяющий нас белый столик, посадить Егора на колени, покачать, покружить? Не знаю. Я сама спрашиваю себя об этом. Но даже сейчас мне не кажется, что я была так уж неправа.

«Наш отряд стоял в небольшом городке. Этот мальчик играл у себя перед домом. Я шёл мимо и сказал:

– Здравствуй!

– Почему ты не отвечаешь? – сердито спросила у него мать.

– Да я его совсем не знаю, – сказал мальчик».[19]

Я даже немного завидую людям, которые могут взять на руки, обнять незнакомого ребёнка. Для меня незнакомый человек, взрослый ли, ребёнок – всегда незнакомый человек. И я не могу вот так запросто преодолеть расстояние между нами. Мне нужно время. Ему нужно время. Приглядеться, запомнить, изучить друг друга. Нам с Егором на это потребовались годы.

Я сижу напротив, мне страшно, в ушах звенит, и я мечтаю об одном: только бы поскорей кончился обязательный час, на который мы договорились с Ириной. С пирамидкой в руках обхожу Егора и становлюсь у него за спиной. Ставлю пирамидку за столик. Беру руку Егора в свою и начинаю его рукой снимать со стержня деревянные колесики. Егору это не нравится. Он вообще не очень любит что-то трогать. Все игрушки, которые мама с бабушкой кладут перед ним, немедленно оказываются на полу. На столике ничего не должно лежать. Столик – это часть личного пространства Егора, где нет места предметам. Даже тарелка с едой не имеет права здесь стоять, поэтому её ставят на табуретку, и ложке, прежде чем оказаться у Егора во рту, приходится совершить путешествие.

Я этого ещё не знаю. Я вообще ничего не знаю о нём. Я продолжаю разбирать его рукой пирамидку, потому что надо же что-то делать. Когда Егор понимает, что оттолкнуть мою руку не удастся, он начинает злиться – сморщивается и резко наклоняется вбок, пытаясь стукнуть меня головой по руке.