Несовершенные любовники - [7]

«А мы и не припоминаем ничего такого!» Да наполнятся радостью их души! Они желают быть вне истории, вне генеалогии, они хотят быть лишенными порта приписки метеоритами, свалившимися с неба, прибывшими сюда сразу шестнадцатилетними, они не желают быть убийцами, и я не знаю, чего они вообще желают, они, разрушившие мою жизнь.

Первые четыре дня после нашего знакомства они неотступно, словно два ангела-хранителя, ходили за мной: в столовую, на крыльцо школы, в гимнастический зал. Когда они поднимали ко мне свои лица и вопрошающе, безмятежно и доверительно смотрели на меня, я просто обалдевал. Мне хотелось избавиться от них и убежать к своим дружкам, но какая-то неведомая сила удерживала меня на месте. И я не мог сопротивляться этой силе. Может, они больные, мелькала в моей голове и такая мысль. «Ну и липучки же эти придурки», — сказал мне мой лучший друг Поль на следующий день после появления близнецов. Они подняли ко мне головы все с тем же видом, по-видимому, не поняв слово «придурки». «Не лезь к ним», — сказал я Полю. А потом, не знаю, как это получилось, но уже через минуту мы валялись на земле с Полем, сцепившись так, словно между нами долгие годы зрела ненависть, хотя никакой ненависти не было, — нам никогда в жизни не приходилось переживать такого сильного чувства, впрочем, и причин для нее тоже ни разу не находилось, мы росли спокойными, уравновешенными детьми, без особого блеска в глазах, в полном согласии с окружавшим нас миром. Это была не ненависть, а, скорее, предчувствие всех горестей и сложностей, которые нам предстояло узнать, скорого окончания нашего беззаботного детства, предчувствие чего-то огромного и смутного, что бродило еще далеко от наших девяти лет, но уже загадочным образом нашло к нам путь.

Лео и Камилла отступили назад, молча разглядывая нас с ангельским видом. Они вовсе не выглядели испуганными, они смотрели, скорее, как бы это сказать, с равнодушным любопытством. Они украли у меня мою победу. Мне хотелось, чтобы их глаза расширились от ужаса и чтобы после нашей с Полем схватки они бросились ко мне на шею. Мне хотелось выглядеть в их глазах чемпионом. По крайней мере, во время тех, казалось бы, далеких событий, которые, однако, имели место совсем недавно, я, видимо, вообразил себя «взрослым», защищающим двух малышей. Я чувствовал, что выгляжу смешным и глупым.

На уроках они вели себя словно паиньки, слушая с умным видом учительницу, но я знал, чувствовал, что они слушают лишь самих себя, и я мечтал подслушать их мысленные переговоры, подключиться к потоку тончайших ощущений и парящих в воздухе слов. Время от времени я помогал им, наклоняясь то вправо, то влево, поскольку их посадили по обе стороны от меня, я помогал им найти нужную тетрадь или книгу, начертить строчки или подчеркнуть слова в прописях.

Так длилось четыре дня. Все это время Поль не удостоил меня даже взглядом, а затем наша учительница вернулась и я, вновь оказавшись в своем классе, вздохнул наконец с огромным облегчением: я больше не был «проветренным», я снова стал нормальным учеником. Меня до чертиков достали Лео и Камилла. Поль ни словом не обмолвился о них, и мы, как и прежде, стали лучшими друзьями.

А потом случилась эта история с Клодом Бланкаром. Я сразу заметил, что этот малец с мстительным и назойливым характером — это сейчас я так выражаю далекие детские чувства, а в то время я называл его маленьким засранцем — постоянно крутится вокруг них.

Несколько дней он вертелся вокруг них на школьном дворе в отличие от меня, даже не желавшего смотреть в их сторону, поскольку мое задание было выполнено: я помог им сделать первые шаги в новой школе. Если, конечно, существовало такое задание, в чем у меня уже не было большой уверенности. От этой мысли я чувствовал жжение под кожей, меня, казалось, жгло изнутри пламя стыда. Никто, возможно, не поручал мне никакого задания, и директор, по-видимому, ничего не говорил. Это могло означать лишь одно: меня настолько охмурили два сопляка, что я сам выдумал сцену с директором, которой на самом деле и в помине не было. И это, конечно, ужасно. Хотя по сравнению с последующими постыдными событиями, тот случай был совсем безобидным. Однако легкий стыд из далекого детства по-прежнему жжет меня.

То есть они сами, Лео или Камилла (или оба), выделили, выбрали меня из семерых старших учеников. Причем выбрали не из симпатии или потому, что хотели подружиться, а для того, чтобы выйти из щекотливой ситуации, в которой они оказались после крика Клода Бланкара: «А кто из них мальчик?», и обрести подле меня поддержку и защиту.

Это означало, что они прочли на моем лице некий знак слабости или нерешительности, который был столь очевидным для свежего взгляда чужаков… А может, все было гораздо серьезнее. И малыш Бланкар не мог даже представить, каким эхом отзовется его злой вопрос.

Меня больше не интересовали Лео с Камиллой, но их сложно было не замечать. Прежде всего потому, что они ходили всегда парой, то есть вместе, и еще потому, что каждый раз, когда они проходили по школьному двору, от них исходила какая-то волна умиротворения, которая затормаживающе действовала на играющих. Они легко сближались с детьми, без каких-либо сложностей присоединялись к группам учеников, случайным или сбитым в дружную компанию, но, так или иначе, их присутствие неизменно влекло за собой спад активности у ребятни. Дело в том, что Лео с Камиллой «беседовали», и если было занятие, которое нам и в голову не могло прийти, так это беседы. Мы были мало отесанной малышней, и в плане соблюдения приличий нам не хотелось брать пример с взрослых. Другие ученики, смущенные и изумленные их правильной манерой говорить, умением выражать свои мысли, а также легким акцентом, поначалу старались так же вежливо отвечать им, что и становилось причиной регулярного замедления броуновского движения в школьном дворе. Я же ощущал их присутствие периферийным зрением и даже спиной, точно зная, что за ними, словно ищейка, тащится Клод Бланкар.