Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио - [8]

Говорят также, что непосредственно перед подписанием договора британский премьер Дэвид Ллойд Джордж, только что выигравший выборы под лозунгами «Заставим Германию платить!» и «Повесить кайзера!», сказал своему французскому коллеге Жоржу Клемансо, что они закладывают основы новой войны. В континентальных делах Ллойд Джордж мало что смыслил (как, кстати, и Вильсон): «Харьков» он принимал за фамилию русского генерала. Этот анекдотический, но достоверный факт позже обыграл эмигрантский сатирик Дон-Аминадо: «Был и Харьков генералом, и Ллойд Джордж был дипломат». Однако даже этот «дипломат» почувствовал: что-то здесь не так.

Престарелый «тигр», как льстиво называло Клемансо его окружение, на предупреждение не отреагировал. Он слишком ненавидел Германию и построил всю свою политическую карьеру на идее «реванша», чтобы хоть от чего-то отказываться. А может, был уверен, что на его век хватит и что до новой войны он просто не доживет? В этом смысле ему, в отличие от Ллойд Джорджа, повезло. Горьких плодов своих «трудов» Клемансо не увидел.

Зато их в полной мере вкусили ближайшие соратники «тигра» – Андре Тардье, главный автор территориальных статей договора (в прошлом – журналист и лоббист, в будущем – премьер с замашками диктатора), и Жорж Мандель (из Ротшильдов, но не из банкиров!), знаток «политической кухни» и мастер закулисных интриг, о котором его босс Клемансо цинично говорил: «Когда я пускаю газы, Мандель воняет».[22] В письме к Тардье, опубликованном в качестве предисловия к его нашумевшей книге «Мир» (1921 г.), Клемансо без обиняков назвал Версальский договор «нашим договором».[23] В 1940 г. тяжело больной и полуслепой Тардье пережил разгром и оккупацию Франции вермахтом. Он дожил и до освобождения, но не узнал о нем, потому что потерял не только зрение, но память и рассудок. Манделю, германофобу и «беллицисту» (так называли во Франции «партию войны»), повезло меньше. Вскоре после поражения 1940 г. он был арестован и четыре года спустя убит без суда вишистской «милицией».

После Второй мировой войны британский консервативный политик Арчибальд Рэмси, проведший более четырех лет в черчиллевской тюрьме, несмотря на мандат члена палаты общин, верно заметил: «С точки зрения людей, планирующих новую войну, ничего не могло быть лучше такого договора».[24] Ефрейтор Гитлер его не составлял, равно как и агитатор Муссолини или большевистский наркомнац Сталин. Конечно, не Версалем единым произошла Вторая мировая война. Но лиха беда начало…

Статья 213 Версальского договора утверждала исключительную виновность Центральных держав в развязывании войны. Запрятанная куда-то в середину, она тем не менее была одной из важнейших: ставя подписи под договором, представители поверженного Рейха принимали на себя и на свою страну ответственность не только материальную (репарации и территориальный передел), но и моральную: «Союзные и объединившиеся [Точнее было бы сказать: «вовремя присоединившиеся к победителям».] правительства заявляют, а Германия признает, что Германия и ее союзники ответственны за причинение всех потерь и всех убытков, понесенных союзными и объединившимися правительствами и их гражданами вследствие войны, которая была им навязана в результате агрессии Германии и ее союзников».

Пройдет 10-15 лет, и абсурдность этих утверждений будет исчерпывающе доказана историками «ревизионистской школы», – убедительнее всего не только в Германии, что вполне понятно, но в Соединенных Штатах, где проблема участия в военных конфликтах за пределами Западного полушария стала актуальной с приходом к власти Франклина Рузвельта и особенно по мере «пробуксовывания» провозглашенного им «Нового курса».[25] К концу тридцатых «политически корректными» считались именно взгляды ревизионистов, призывавших не допустить нового глобального конфликта. Но, как говорил Александр Галич, «век не вмешаться не может, а норов у века крутой». Изменение политической обстановки в Европе диктовало изменение «политической корректности» в духе «новой ортодоксии», немедленно воскресившей все антигерманские фобии прошлого. Несогласным предлагалось отрешение от печатного станка и университетских кафедр, интеллектуальное изгнание, а то и тюремная решетка. Поэтому немалая часть вчерашних ревизионистов, вроде известного историка У. Лэнджера, оказалась в числе трубадуров новой войны.[26]

Пагубность жесткого разделения на «агнцев и козлищ» для послевоенного мира стала ясна многим, как только отгремели последние залпы, – да кто же тогда их слушал. Правильно сказал Твардовский: «На торжестве о том ли толки…» Тем не менее 15 декабря 1918 г. влиятельный токийский журнал «Япония и японцы» поместил статью молодого члена палаты пэров, потомка старинного аристократического рода принца Коноэ Фумимаро «Против англо-американского мирового порядка».[27] Коноэ был включен в состав делегации на Парижскую мирную конференцию, и ее глава – патриарх японских атлантистов, бывший премьер, а ныне гэнро («государственный старейшина») князь Сайондзи – отчитал за нее молодого принца, из которого рассчитывал вырастить своего преемника. Почему?