Несостоявшаяся битва - [11]

Чемберлен, Галифакс, Кадоган и руководитель секретной службы обсуждали эти донесения, с каждым днем марта становившиеся все тревожнее. Чемберлен более не мог позволить себе игнорировать их, но теперь он должен был также учитывать и другой аспект сложившейся ситуации, с которой его лицом к лицу поставили американцы.

Чемберлен недавно получил от американского посла в Лондоне Джозефа Кеннеди оценку военно-воздушных сил европейских держав, подготовленную разведывательным отделением штаба армии США. Это был тревожный документ, по выразительности аналогичный представленному Линдбергом во время мюнхенского кризиса. Новый документ был, пожалуй, еще более мрачным по содержанию. Согласно этой оценке, подготовленной американской разведкой, Германия имела в 5 раз больше бомбардировщиков, чем Англия, и в 11 раз больше, чем Соединенные Штаты Америки. Превосходство Германии в истребителях было примерно таким же. Германия имела неоспоримое господство в воздухе, указывалось в докладе.

Военные советники Чемберлена придерживались несколько иных оценок, но вряд ли более обнадеживающих. По общему признанию, обстановка была трудная. Требовались безотлагательные меры, но они влекли за собой определенный риск, который, по мнению премьер-министра, был слишком велик для безопасности своей страны. Он должен был занять твердую позицию, но в то же время заверить Гитлера в дружелюбии. Именно здесь Чемберлен решил выработать свое собственное решение проблемы. Шумные протесты общественности он успокоил своим решительным и твердым выступлением 17 марта, накануне своего семидесятилетия, по поводу грубого нарушения Гитлером мюнхенского соглашения. Однако двумя днями позже он написал своей сестре письмо, которое наиболее красноречиво раскрывало его умонастроения.

Он писал, что в результате последних действий Гитлера он пришел к убеждению о невозможности сотрудничества с ним. Поэтому Чемберлен разработал план, с которым он 19 марта ознакомил некоторых министров и который он намеревался вынести на обсуждение кабинета министров на следующий день. «План довольно смелый и сенсационный. — отмечал Чемберлен, — но я чувствую, что такого рода план в данный момент необходим. И хотя я не могу предсказать, как на это будет реагировать Берлин, я думаю, что эта идея приведет нас к острому кризису, во всяком случае, не сразу». И затем Чемберлен, как бы в раздумье, добавляет фразу, что, как всегда, он хотел выиграть время: «Я никогда не соглашусь с мнением, что война неизбежна».

Он «хотел выиграть время», но для чего? Чемберлен не был убежден, что война неизбежна. Следовательно, ему нужно было время не для того, чтобы подготовиться к войне; оно было нужно ему для подготовки урегулирования обстановки в Европе, причем для урегулирования, в котором главную роль играл бы он, Чемберлен, а не Гитлер. Началось странное движение к этому финалу. Комитет по внешней политике в кабинете министров, где основное ядро составляли Чемберлен, Галифакс, Хор и Саймон, начал обсуждение предложенных Чемберленом гарантий Польше. Выявились сомнения и различные мнения по многим пунктам, и особенно в отношении участия Советского Союза[25]1. Гарантии влекли за собой далеко идущие последствия; на карту поставлен принципиальный отход Англии от практики своей внешней политики: выпускать ли из своих рук конечное решение войны или мира. Критики предложенного плана и сомневавшиеся вызывали раздражение у Чемберлена. Согласно письму лорда Бивербрука Лидделу Гарту, имперский генеральный штаб высказался против гарантий Польше, так как Англия не располагала средствами для выполнения обязательств, вытекающих из гарантий.

Хор-Белиша запросил разрешения представить членам кабинета документ, в котором излагается мнение имперского штаба сухопутных сил по этому вопросу, но Чемберлен не дал на это согласия, так как это было бы равносильно критике его политики.

В разгар дискуссии в кабинете министров по этому вопросу 22 марта Гитлер оккупировал территорию Мемеля. Несколько лет спустя Гитлер вспоминал: «Когда я занял Мемель, Чемберлен информировал меня через третьих лиц, что он очень хорошо понимал необходимость осуществления такого шага, хотя публично одобрить такой шаг он не мог». 23 марта, через день после того как Гитлер ввел свои войска в Мемель, Муссолини получил личное письмо от Чемберлена, в котором последний обращался к Муссолини за помощью в установлении взаимного доверия. Это письмо убедило Муссолини, что демократии не имели желания воевать и поэтому не было никакого риска в осуществлении планов захвата Албании, что он и предпринял месяцем позже в страстную пятницу.

Именно на этих действиях Чемберлена, кажущихся противоречивыми, мы теперь должны сосредоточить наше внимание. Он не был Макиавелли[26] и не был наделен излишней искусностью в дипломатии.

Как же тогда мы можем объяснить эти противоречивые черты, которыми характеризуются его действия в течение двух недель после оккупации Праги и которые должны были привести его к решению о гарантиях Польше? Мы должны принять во внимание свойственные человеку эмоции, чтобы объяснить его действия в то время: гнев против Гитлера, озабоченность в связи с неблагоприятным общественным мнением, разногласия в своей партии, серьезное беспокойство относительно возможных дальнейших действий Гитлера и упрямое желание восстановить свой пошатнувшийся авторитет. Эти эмоции сыграли свою роль в оформлении новых взглядов Чемберлена в свете складывающихся событий. Но ни одна из них не убедила его отказаться от своего золотого правила во время мартовских дискуссий. Он и теперь, в марте, все еще был обеспокоен сохранением мира, как и тогда, в сентябре. Он был настолько убежден в своей правоте, что все еще считал возможным «при наличии времени» добиться разрешения польского кризиса путем переговоров. Об этом говорят его частные письма. Это подтверждают его указания своим советникам по отдельным отраслям. Это демонстрируется его отношением к обсуждаемым вопросам в комитете по внешней политике кабинета министров; а некоторые из его заявлений в частных беседах, с достоверностью зафиксированные, не оставляют и тени сомнения относительно его такого убеждения.