Несокрушимый Арчи - [70]

Арчи и Люсиль неторопливо допивали кофе. Мистер Блюменталь в телефонной будке обговаривал с Уилсоном Хаймаком условия контракта. Музыкальный издатель не поскупился на похвалы «Маминым коленям». Самое оно, сказал он. Слова, указал мистер Блюменталь, до того паточные, что скулы сводит, а мелодия привела ему на память все вокальные хиты, какие ему доводилось слышать. По мнению мистера Блюменталя, эта штучка тянула на миллион экземпляров, не меньше. Арчи удовлетворенно покуривал.

— Неплохой вечерок, старушенция, — сказал он. — Одним камнем столько птиц! — Он посмотрел на Люсиль с упреком: — Но ты вроде бы не бурлишь от радости.

— Бурлю, золотой мой! — Люсиль вздохнула. — Просто я подумала о Билле.

— О Билле? И что именно?

— Ну, просто ужасно думать, что он на всю жизнь свяжется с этой… этой пароходной сиреной.

— Незачем смотреть на милую старую темную сторону. Может быть… Приветик, Билл, старый волчок! А мы как раз говорили о тебе.

— Да? — сказал Билл Брустер скорбным голосом.

— Думается, тебе требуются поздравления, а?

— Мне требуется сочувствие.

— Сочувствие?

— Сочувствие! И как можно больше! Она отбыла!

— Отбыла? Но кто?

— Спектация!

— В каком смысле отбыла?

Билл свирепо уставился на скатерть:

— Отбыла домой. Я только что посадил ее в такси. Поехала укладываться, чтобы успеть на десятичасовой поезд до Змеиного Укуса. И все эта чертова песня! — страдальчески пробурчал Билл. — Она говорит, что, только спев ее сегодня, вдруг поняла, насколько пуст и бездушен Нью-Йорк. Сказала, что ее внезапно как осенило. Она говорит, что откажется от своей карьеры и вернется к маме. Какого черта ты крутишь пальцами? — раздраженно перебил он себя.

— Извини, старина, я просто пересчитывал.

— Пересчитывал? Что пересчитывал?

— Птиц, старик. Всего только птиц! — сказал Арчи.

Глава 25 Уигморская Венера

Утро было чудесное, население бодро и деятельно сновало туда-сюда, и все казалось настолько тип-топ, что сторонний наблюдатель города Нью-Йорка непременно сказал бы, что день обещает быть безмятежно идеальным. Тем не менее Арчи Моффам, свернув с залитой солнцем улицы в облупленное здание, на третьем этаже которого находилась студия его друга Джеймса Б. Уиллера, художника, не мог побороть какого-то смутного ощущения, будто что-то где-то очень не так. Он не стал бы заходить слишком далеко и утверждать, будто его свербит. Нет, то была лишь легкая неясная тревога. Поднимаясь по лестнице, он поискал первопричину и пришел к выводу, что виной этого неопределенного намека на хандру была его жена Люсиль. Утром за завтраком Арчи показалось, что Люсиль держалась как-то не так. Ничего конкретного, но как-то не так.

Размышляя над этим, он достиг искомой лестничной площадки и увидел, что дверь студии открыта и что в ней никого нет. Она выглядела помещением, владелец которого заскочил внутрь за клюшками для гольфа и умчался, не потрудившись закрыть за собой дверь, как свойственно художественным натурам. Собственно, так оно и было. Студия до следующего дня простилась с Д.Б. Уиллером. Однако Арчи этого знать не мог и, чувствуя, что ему просто необходимо развеяться увлекательной беседой с мистером Уиллером, беззаботным типчиком, сел в кресло, намереваясь дождаться его возвращения. Несколько секунд спустя его взгляд, блуждавший по студии, наткнулся на картину в роскошной раме, и он подошел рассмотреть ее получше.

Д.Б. Уиллер как художник обеспечивал себе солидный доход, создавая иллюстрации для журналов, и Арчи очень удивило, что он пробует силы и в этом жанре. Картина, лихо выполненная маслом, исчерпывалась в меру пухленькой молодой особой, которая, судя по несколько слабоумной улыбочке и тому обстоятельству, что на ней не было ничего, кроме голубки на левом плече, изображала богиню Венеру. Арчи не принадлежал к заядлым посетителям картинных галерей, но был достаточно осведомлен в изобразительных искусствах, чтобы узнавать Венеру, когда та оказывалась у него перед глазами. Правда, раза два художники обводили его вокруг пальца, снабдив свой шедевр названием вроде «Грезы наяву» или «Когда сердце было молодо».

Некоторое время он изучал картину, затем вернулся в свое кресло, закурил и снова принялся размышлять о Люсиль. Да, с милой девочкой во время завтрака, бесспорно, что-то было не так. Нет, она не сказала и не сделала ничего сколько-нибудь необычного, но… вы же знаете, как это бывает. Мы, мужья, мы, ребята из команды под девизом «и в горе и в радости», умеем разглядеть сквозь маску. Люсиль держалась с той своеобразной напряженной кротостью, какую источают женщины, когда их мужья не подобрали ткани по врученному им образчику или забыли отправить важное письмо. Не будь его совесть чиста, как хрусталь, Арчи решил бы, что собака зарыта именно тут. Но когда Люсиль писала письма, она просто выходила в коридор и бросала их в желоб для почты возле лифта. Значит, дело не в этом. Ну а забыть какое-нибудь ее поручение он никак не мог, поскольку…

— Кошки полосатые!

Забытая сигарета дотлевала в пальцах Арчи, челюсть у него отвалилась, а глаза остекленели. Он оледенел от ужаса. Он знал, что память у него слабовата, но никогда еще она не подводила его столь гнусно. Это был рекорд! Да уж! Выделен красной краской, помечен звездочкой, как самый вопиющий ляп из ляпов. Бесспорно, мужчина имеет право забывать очень многое: свое имя, свой зонтик, свою национальность, свои гетры и друзей своей юности, но есть нечто, чего ваш женатый мужчина, ваш аспид и в болезни и в здравии забывать не должен. А именно — годовщину своей свадьбы.