Несносная Херктерент - 1 - [10]

На фок-мачте — флаг завода, строящего корабль, на грот-мачте — чёрно-красный государственный флаг, а вот на бизани — личный штандарт Марины, положенный ей как младшей, но всё-таки принцессе.

Спуск корабля она во всех подробностях описала сестре, проиллюстрировав рассказ номером еженедельного журнала, где на одной из фотографий чётко виден развевающийся флаг Марины.

К удовольствию Марины, сестра была в бешенстве (как-никак, второе имя у неё Елизавета). Софи с нескрываемым гневом спросила отца, почему он не перенес спуск корабля.

На что Саргон ответил, что график постройки линкора — очень важная вещь, не зависящая от капризов маленьких девочек. Подслушивавшая разговор Марина расхохоталась. Софи терпеть не может, когда её называют маленькой. Марина потом пару месяцев сестру «мелкой» дразнила.

Впрочем, Саргон предложил Софи принять участие в спуске нового тяжелого крейсера. Софи, прекрасно знающая, что крейсер, даже тяжелый, — куда меньше, чем линкор, отказалась.

Моряки уходят. В кабинете остаются только Саргон и Кэрдин. И Марина на галерее.

— Ну, думаю, в случае мобилизации твоего любимого анекдота про винтовку на троих, не получится.

— Это не анекдот, Пантера.

— Винтовка на троих… Так не бывает.

— Бывает, как раз в армии того императора, в год свержения которого я родился, так дело и обстояло. Мобилизации подлежит девять миллионов человек, а винтовок на складах — три миллиона.

— Ну, тогда мне понятно, почему тот император в подвале расстрелян был. Хотя я где-то слышала, что винтовка на троих — история с той… Твоей войны.

— Она была не моей… Вернее, не только моей. Тогда решалась судьба уникальнейшего государства. Решалось, жить или нет моему народу. Всякого тогда было… Я тебе говорил, оказавшись здесь, я первое время чувствовал себя чуть ли не предателем. Второе лето не лучше первого, вновь встал вопрос, выстоим ли. А я тут. Схемки черчу, да язык учу. Притом, — Саргон усмехнулся, — не для кого-нибудь, а для самых настоящих их благородий с царем во главе. На аэродроме, когда только сел, увидев погоны, чуть стрелять не начал. До того погоны только в кино и видел, да слышал песенку про адмирала, у которого из российского только погон и остался.

У отца самое страшное ругательство было — золотопогонник, — смешно становится даже Марине, она рот зажимает, чтобы не расхохотаться. На императоре — черный маршальский мундир для ношения вне строя. Присутствуют и золотые погоны с маршальскими звездами. У Кэрдин погоны тоже золотые с поперечной черной полосой — знаком принадлежности к безопасности.

— Наверное, я потому относительно легко втянулся в новую жизнь, что близких мне людей там не осталось никого. Мама умерла, когда мне было десять лет. Молодая, а казалась почти старухой. Ей довелось побывать в контрразведке того самого… адмирала. О товарищах спрашивали… Об отце спрашивали… Пытали. Отец говорил, что одного из палачей ему довелось встретить, и, как говорится, за все спросить.

У него орден был, «Боевого Красного Знамени», в те времена — большая редкость. Умер за пару лет до Великой войны. Не от старости. Ему досталось на фронтах. Повоевал с адмиралом, да и не только с ним… Когда хоронили, называли героем. Та власть, за которую воевал отец, дала мне всё. Я сам воевал за то же, что и отец. Не думая, что окажусь здесь. И даже был к «Знамени» представлен. Получить не успел.

— Я когда-то тоже не сразу разобралась, почему «контра белогвардейская» такое страшное оскорбление. Когда поняла, решила, что мой предок и более крепких слов заслуживает.

— Как-то не сразу стал замечать, что мир всё-таки другой. Сначала казался чем-то вроде фильмов про старую жизнь. Первое, что понравилось — когда обнаружил, что государственной церкви тут не существует. Совсем. Бывшему члену «Союза воинствующих безбожников», — он усмехнулся, — весьма понравилось. Потом… Когда патент на дворянство получил… Тут тогда ещё не знали, как заставить пулемёт стрелять через авиационный винт. Работали над этим. А я просто хорошо знал конструкцию всех самолётов, на которых приходилось летать. Знал и как синхронизатор работает. Ещё кое-что по мелочам предложил, как-никак, авиетку в свое время построил. По цельнометаллическим машинам мои знания пригодились.

— Всевозможные сверхдальние перелеты — во многом твоя идея.

— Моя, но уже потом. Когда избрали наследником. Когда планировали трансокеанский перелёт, я сразу сказал, что командиром экипажа буду я. Мальчишество, но захотелось стать местным Чкаловым. Потом я и через полюс летал. И участвовал в так называемой «Комиссии по изучению сверхдальних перелетов», по сути, разрабатывавшей требования к межконтинентальному бомбардировщику. Самолет, пересекший полконтинента без посадки, в перспективе может доставить туда и бомбу.

Сначала считал себя этаким военспецом, или военным советником. Тем более, что мои политические взгляды никого не волновали. В первый год отказался работать седьмого числа одинндцатого месяца. И ничего — поинтересовались только, является ли этот праздник постоянным или переходящим. Потом появились другие… пришедшие. С той же войны, что и я. Война кончилась, — император помрачнел, — и без меня справились, хотя крови было пролито… Когда появились вновь пришедшие, я стал понимать — что-то изменилось. Во мне. Их не удивляли погоны — там их тоже ввели. Но они с трудом поверили, что я воевал в той же армии, что и они. Им казалось, что я либо потомок белоэмигрантов, либо вообще англичанин. Признаться, в пустынной форме, пробковом шлеме и с револьвером я и правда весьма походил на колонизатора с карикатуры. Оказалось, что я успел подцепить акцент, и на родном языке стал говорить, словно иностранец. Выпили за Победу. И как-то вдруг как накатило — я осознал, что всё. Долги отданы, связи разорваны. Того капитана больше нет, я даже для вновь прибывших уже не свой, я советник военного ведомства третьего ранга. Да и они уже не тот самоходчик из-под Праги, и танкист из-под Берлина. Тот, что из-под Берлина, дёрганый был. Тоже, как у меня, там не осталось ничего; но у меня-то нормально, если так можно выразиться, а у него… Мобилизовали в сорок первом, он из Белоруссии был, и до сорок четвертого не знал ничего. В сорок четвертом узнал… От его деревни не осталось ничего. Вообще, ничего. Их всех убили. Так было не только у него, так было почти везде в тех краях.