Неслучайная сопричастность - [2]

Море в небе отражается голубое. Я все чувствую, я чую. И я не спорю.

О тебе нельзя, конечно, писать ни строчки. Только думать – осязаемо и детально.

Но однажды время сдвинется с мертвой точки.

Как известно, мысль слишком материальна.

Свет мой, скажи...

Свет мой, скажи, почему я тебя встречаю там, где закат невидим, но осязаем? Город похож на пагоду, замечаешь? Укрыта земля циновками из сизаля, в мерцающих стеклах, как в озере, карпы кои, луна золотым пером плавники обводит… Свет мой, скажи мне, что это? Что такое необъяснимо сильное происходит? Чаши поют, не пели уже полгода. Ветер попутный все время – куда ни шел бы. Город похож на пагоду, там, у входа девушка ждет, звенит изумрудным шелком. Свет мой, скажи, почему мы все это видим? Как совпадаем – мыслями, снами, днями? Тысячи нитей, тысячи тонких нитей нас обвивают, прочно соединяя. Город похож на пагоду или гору, пирамидально острую. Он так близко, что хаос в моей голове принимает форму Зеленой Тары, сидящей на лунном диске.

Я сейчас...

Я сейчас попробую рассказать тебе, сколько ночью путей открывают избранным. Полумесяц светится указателем над мостами, садами, дворами, избами. Я хожу здесь так часто, я знаю явственно все, что может привидеться и почудиться, но когда я встречаюсь с тобою, ясный мой, мне становится тесно на этих улицах. Небо сонное, юное, в звездных ссадинах… Что-то есть в тебе, милый, чертовски сильное... Мне придется все это рассказать тебе. Только ты, пожалуйста, не проси меня.

Потому что все тайное обязательно, обретая форму, теряет истину…

Мы идем по касательной.

По касательной.

Месяц светится. Ветер играет с листьями.

Desert Rain

Здесь жарко, здесь время течет песком, скрипит на зубах, попадает в поры … Ты держишь меня – раскаленный склон, смирившийся, ставший моей опорой. Песок осыпается, и шаги сливаются с шорохом змей в пустыне. Я чувствую силу твоей руки, отныне я знаю ее, отныне ты сам состоишь из моих шагов, касаний, оттенков гортанной речи, и я, разбудившая твой огонь, смотрю, как идет по барханам вечер, сменяющий утро, как здесь, в песках, рождаются и умирают души. Я ветер, дыхание, я легка, сегодня  я знаю, как ты мне нужен, как пальцы в песок погружая, ждешь идущего жара, знакомой дрожи…

Я ветер, дыхание...

Я твой дождь.

Держи меня крепче.

Ты можешь.

Можешь.

Это был дракон...

Это был дракон, и дракон смотрел, как мы входим в воду у диких скал, размывая пределы привычных тел, начинаем молча пересекать эту линию солнца… Ты слышишь звон? Не цикады, не ветер, не плеск волны, - это смотрит закатно на нас дракон, и от взгляда внутри начинает ныть что-то древнее, дикое, что-то сверх объяснений и сущностей… Мы стоим на границе земной и небесной сфер, на пороге древней, как мир, любви. И скала за спиной так отвесна, что в темноте у подножья ее светло.

Перед нами штиль. Между нами шторм.

И вода зеленая, как стекло.

Догорает костер. Этот берег пьян. Нерожденное слово внутри болит.

Ночь тепла и огромна.

Драконы спят.

И портовый город плывет вдали.

Что мне мораль твоя...

Что мне мораль твоя, если это медь прозвенела в устах невежды? Да, у меня золотое лето, да, я вхожу в него без одежды, да, я пишу о нем – так, что прочим – праведным, честным, елейно – скользким не отобрать у меня ни строчки, не осознать никогда, насколько это отчаянно, сильно, нервно– видеть насквозь, не касаясь кожи… Что мне рассказы твои, неверный, если мой Бог без меня не может, если Он создал меня из пепла, голосом стал моим колокольным, чтобы я пела ему и пела так, чтобы вам становилось больно. Что мне мораль, если ваши лица лгут изощренней любого слова…

Мне в протестантском раю не спится.

Перечитали бы Гумилева.

Город встречает тебя дождем...

Город встречает тебя дождем – сильным, безумным, сродни потопу, словно на небе освобожден Бог, и его беспокойный топот каплями, брызгами – по стеклу, по тротуарам, бордюрам, крышам… Это дороги к тебе плывут, чтобы ты смог оказаться ближе. Дождь проникает сквозь поры, сквозь прошлые жизни, чужие песни, так выливают над спящим воск, так пополняют запасы пресной влаги, так молча идут вдвоем, так открывают замки ключами… Город встречает тебя дождем. Город встречает тебя. Встречает.

Он одинок...

Он одинок.

Как странник или рыбак, как ловец человеков, гадающий, что же делать с добытым уловом, с чужим бездыханным телом, с улыбкой, застывающей на губах. Он пилигрим, скиталец, мятежный дух, он ищет крупицы жизни, осколки света… Но это проклятие – вечно идти по следу и не решаться выбрать одно из двух. Он мог бы стоять на вершине, смотреть, как мир рождается заново, слушать рассветный ветер…

Здесь мертвое море. Он тянет из моря сети, наполненные невидимыми людьми. Однажды он встретит того, кто идет к нему по глади воды, не тревожа ее покоя… И небо над ними бескрайнее и такое глубокое, словно навек отменили тьму. Он слушает голос, становится невесом, он все отпускает, свои постигая тайны.

Его одиночество – тысячи лет скитаний – оставленной сетью падает на песок.

Я иногда не чувствую ничего...

Я иногда не чувствую ничего, кроме усталости. Даже твое инферно, магнитные бури где – то над атмосферой, томление духа и возмущенье вод не вызывают во мне ни имен, ни лиц, ни ощущений причастности… Я не помню, бывает ли что-то значительней и огромней вот этого дерева, что пропускает лист сквозь створку окна… Я вижу внутри листа деление клеток, движение жизни в тонкой среде… Остальное проходит по строчкам током, спускается в землю и замирает там.