Несколько зеленых листьев - [56]

— А здесь, по-моему, живут, — переменив тему, сказала Эмма. — Погляди туда, за деревья.

За деревьями виднелась низкая кровля, за ней еще одна, и третья, обнаруживая несколько хижин с аккуратной коробочкой гаража возле каждой.

— Какой безобразный вид! — воскликнула Эмма, — совсем не то, чего можно было ожидать или на что рассчитывать, отправляясь в рощу с таким звучным названием.

— Ну, должны же люди где-то жить, — запальчиво возразил Грэм, хотя к чему было спорить? Совершенно очевидно, что хижины, которые свободно можно было бы назвать хибарами, безобразны и неуместны.

— Прощай, моя мечта о романтической роще Сенгебрил, — печально сказала Эмма.

Они шли по разбитой дороге, которую обитатели хижин использовали для сообщения с поселком, а потом по тропинке, поросшей по краям невысокой травой и хилым кустарником и ведущей к еще одному приземистому строению поодаль. И тут вдруг повеяло каким-то ужасающим запахом. Сначала они вообще не могли его ни с чем связать, хотя, приблизившись к источнику запаха, Грэм вдруг вспомнил поездки к бабушке в деревню и запах птичника, который он помогал там чистить. Что бы это могло быть? Ни Грэм, ни Эмма сначала не сказали ни слова, словно сочтя запах этот какой-то непристойностью, которую они, будучи знакомы друг с другом не так хорошо и находясь в отношениях не столь близких, обсуждать не могли. Грэму опять вспомнился бабушкин птичник, но откуда эта вонь в таком пустынном месте? Однако, когда они подошли поближе, все разъяснилось, причем Грэм оказался прав. Когда длинное унылое строение вполне обозначилось перед их глазами, молчание было нарушено.

— Боже милостивый, — воскликнул Грэм, — да это же и есть птичник, по всей видимости, пустующий, без птицы, но ведь запах так легко не выветривается.

— Конечно. Я припомнила, как Дафна Дэгнелл рассказывала мне, что у сына миссис Дайер была где-то здесь птицефабрика. Так это, верно, она и есть.

— Он прогорел?

— По-моему, да — прогорел, как водится, и занялся скупкой подержанных вещей, а сейчас у него лавка, которую сам он называет «антикварной». — Ей вспомнилась карточка «Одежда усопших принимается в чистом виде», но вслух она ничего не сказала. Слова эти вполне сочетались с их прогулкой, выражая, как это ни прискорбно, суть их отношений, теперь с концом лета также подходивших к естественному концу.

— Цыплята… ведь правда, они как-то ассоциируются с неудачей, несчастьем? — лениво, словно только для поддержания разговора, заметил Грэм. — Я имею в виду литературу — все эти истории о птичьих фермах и фермерах конца первой мировой войны.

— Но это не просто птичья ферма. В птицефабрике есть что-то противоестественное… эта скученность птиц… — пояснила она, сама удивляясь тому, какую чушь несет.

— Разумеется, это совсем другое дело, чем выращивание птиц в естественных условиях.

Интересно, помнит ли он историю с яйцами и как он заявился в церковь в день праздника цветов. Но запах заставил их поспешно ретироваться, и тема цыплят и яиц более не возникала.

— Я, конечно, подумываю об отъезде, — сказал он. — Теперь ведь моя книга практически закончена.

— Значит, твое пребывание здесь оказалось плодотворным, — сказала она, раздумывая о том, что подразумевал он под словом «практически».

— О да, результатами я, можно сказать, доволен.

— И излингтонский дом ждет твоего прибытия, — сказала она.

— Надеюсь, что да. В противном случае мне придется задержаться.

Они сделали круг и теперь направлялись к сторожке. Грэм пригласил Эмму зайти к нему пропустить стаканчик. Он решил вечерок отдохнуть.

«Может быть, хочет переспать со мной», — подумала Эмма, но когда вместе с бутылкой шотландского виски он поставил на стол четыре стакана, она поняла, что, похоже, ошиблась в своих предположениях. Она выразила свое недоумение относительно числа стаканов.

— Да, я ожидаю чету Бэрраклоу. Знаешь, они ведь вернулись.

— А они были в… — начала она, но в этот момент прибыли Бэрраклоу, переполненные впечатлениями от Афганистана и всевозможными планами на будущее в связи с этой поездкой. Борода у Робби разрослась и удлинилась, но длинная замызганная ситцевая юбка Тэмсин и ее мелкозавитые волосы оставались прежними. Они принялись говорить о своих ученых делах, так как Робби осенью заступал на новую должность, в связи с чем подверглись обсуждению или осуждению — как кто того заслуживал — кое-какие личности на факультете, где ему эту должность предложили. А Эмма пожалела, что осталась: лучше было бы спокойно удалиться, посмотреть телевизор, заняться чем-нибудь полезным по дому или, может, даже засесть за собственный свой научный труд. Скольких женщин, должно быть, терзали подобные угрызения, сколько женщин, как и она, были поставлены перед подобным выбором и, как и она, поступили опрометчиво. Потому что тоскливая процедура приготовления желе из куманики показалась ей вдруг куда занимательнее этой пустой ученой болтовни, и она даже заподозрила, не специально ли Грэм все подстроил — пригласил Робби и Тэмсин, так как не хотел остаться с ней наедине.

— А как подвигается ваша собственная работа? — вежливо осведомился Робби у Эммы.