Несколько печальных дней - [34]

И мытье посуды показалось Марье милым и любезным делом, единственным делом ее жизни.

Лысый человек с любопытством посмотрел на Марью.

– Цех питания? – спросил он.

– Та нет же, – сказала Марья и просительно улыбнулась, – я прислуга.

– Вот что, – обрадовался лысый, – автомобилей, значит, не делали?

– Нет, – виновато сказала Марья и поняла, что уйдет ни с чем с завода. – Товарищ председатель… – сказала она, но в это мгновение вошел человек в замасленной блузе и сердито закричал:

– А баббита-то нет! Баббита-то!

– Баббита-то, – повторил лысый и рассмеялся смешному звучанию слов. Потом он сказал: – Вот баббит, – и начал писать записку.

Пока он писал, вбежал в контору еще один человек, за ним второй, а тотчас еще двое. Все они окружили лысого и заговорили, размахивая руками и горячась.

– Сергей Иванович, – сказал маленький человек с большим мясистым носом, – Козлов не вышел по болезни, Мокеев вчера в отпуск пошел. Я скользящего поставил на коленчатые валы, а кого на шплинтовку поставить? Самому мне, что ли, становиться?

Он сказал эти слова тихо, подчеркивая задумчивой неторопливостью своего голоса сложность положения.

Но лысый Сергей Иванович спокойно усмехнулся, он, видимо, никогда не терялся, этот уверенный в себе хозяин производства.

– На шплинтовку кого? – спросил он и тотчас же ответил: – Вот Шевчук пойдет.

И он посмотрел на Марью равнодушными и спокойными глазами, точно она много лет работала в цехе и нет ничего особенного в том, что он посылает ее на эту неведомую и страшную шплинтовку.

И Марья пошла.

К Сергею Ивановичу уже подходили новые люди, и он, должно быть, сразу забыл о Марье.

– Селезнев, пойди сюда на минутку! – вдруг крикнул он, и маленький человек вернулся к столу.

Сергей Иванович сказал ему несколько слов, и они оба рассмеялись, оглянулись на Марью.

– Ладно, ладно, я понимаю, – сказал Селезнев.

Марья шла за ним по узкому пролету между станками, и Селезнев кричал ей:

– Операция пустяшная, самая простая на всей сборке, – овладеешь, можешь не сомневаться.

Через несколько минут они подошли к длинной узкой дорожке, у которой стояли парни и девушки. По этой дорожке ползли те большие чугунные кабаны, которые там, в конце пути, уже обросшие щетиной рычагов, ручек, проводов, охваченные цепью, плыли под потолком цеха, – Марья сразу же их узнала.

– Ну вот, – объяснил Марье Селезнев, – это малый конвейер, сборка мотора, одним словом. Вон там блок поступает на рольганг, а вот в том конце мотор сходит с конвейера и идет на испытания. Понятно?

– Понимаю, – сказала Марья, хотя не поняла ни слова.

Она оглянулась по сторонам – справа, откуда подплывали моторы, стоял огненно-рыжий веснушчатый парень – он, с зверским видом подхватив какую-то болтавшуюся на проводе алюминиевую бутылку, нажимал ею на мотор; при этом раздавался такой треск, словно стрелял пулемет.

Слева – там, куда мотор уплывал, – стояла девушка в беретике, из-под которого лезла на лоб челка, – таких девиц Марья очень не любила и, встречая их на улице, произносила рычащее, грубое слово.

Девушка, с изумительной быстротой работая тонкими, ловкими пальцами, привинчивала к мотору блестящую медную трубу.

Никогда Марья не думала, что девушки с челками работают на заводах.

А дальше – вправо и влево по бесконечной дорожке – стояли люди и работали.

– Ну вот, операция здесь пустая, – сказал Селезнев, – шплинтовка болтов коренных подшипников. Понятно?

– Да, – сказала Марья и совсем растерялась.

Но когда Селезнев, взяв в руки маленький ломик, показал ей, как нужно поворачивать коленчатый вал, как вставляются медные шплинты в головки болтов и как ударом молотка они закрепляются, Марья вдруг поняла, что нет ничего сверхъестественного в этой работе. Селезнев некоторое время работал и, поглядывая на Марью, спрашивал:

– Понятно?

Марья кивала головой, а Селезнев говорил:

– Ну вот, все в порядке. – А затем он снова поворачивал к ней голову и спрашивал: – Понятно?

Потом Селезнев передал инструменты Марье.

Первые движения ее были неуверенны и торопливы, шплинты не лезли в отверстия, дрожащие пальцы неверно направляли молоток. Но Марья чувствовала, что работа пойдет, что работа должна пойти, что здесь, сейчас она врывается в новую область жизни, и она напрягала все силы, чтобы снова не закрылась распахнувшаяся перед ней дверь. И работа пошла. Никогда Марья не испытывала такого чувства, как сейчас. Мотор подплывал к Марье от рыжего парня, она делала свою часть работы, и мотор – по роликам – уходил от нее к девице с челкой, а от девицы переходил к двум парням в полосатых матросских рубахах, от парней – к косоглазому и широкоскулому дяденьке («китай», – определила Марья) и плыл все дальше, мимо парней и девушек; и каждый из них вкладывал свою долю труда в этот плывший по железной реке мотор. Рыжий парень не говорил с Марьей, но они поглядывали друг на друга всякий раз, когда мотор переходил от него к ней. И девица с челкой переглядывалась с Марьей, ожидая прихода мотора. Это была общая работа. И Марья не удивилась, когда девушка подошла к ней и помогла повернуть заевший коленчатый вал.

– Запарились? – спросила девушка.