Несколько бесполезных соображений - [86]

— Клуб проводит здесь соревнования. Сегодня. И завтра.

Так как дождь лил по-прежнему, я робко спросил, нельзя ли мне все же почитать в уголочке газету. Взгляд старика некоторое время блуждал словно в трансе. Потом он сказал:

— Ну хорошо… садитесь вон там. Без этого столика я как-нибудь обойдусь. Но вы, конечно, должны сидеть тихо и не отвлекать игроков.

Я заверил его, что у меня и в мыслях нет мешать шашистам сосредоточенно сражаться, что на такое кощунство я просто не способен, и сел в уголке. Вскоре зал начал наполняться женщинами и мужчинами, которые посматривали на меня слегка недоуменно, но вслух против моего присутствия не возражали. В два часа все уселись за доски, и старик провозгласил:

— Дамы и господа. Сердечно приветствую вас на нашем ежегодном состязании. Однако, прежде чем начать игру, хочу напомнить, что в декабре смерть вырвала из наш рядов уважаемого коллегу, господина Флапмана. Прошу почтить его память вставанием.

Все поднялись, и наступила гробовая тишина. Я раздумывал: надо ли мне тоже вставать? Я ведь в жизни не видел этого Флапмана. Можно ли вообще чтить кого-то совершенно тебе неизвестного? Едва ли. Тем не менее у меня было впечатление, что все эти люди смотрят на меня враждебно: точь-в-точь как в детстве, когда мы демонстративно сидели во время исполнения гимна, потому что мой отец имел политические возражения против его текста.

— Благодарю вас, — произнес председатель.

После этого они начали увлеченно играть в шашки без Флапмана.

Поскольку на следующий день никаких изменений в погоде не произошло, утро мы провели таким же образом. В половине второго я с книгой под мышкой спустился по лестнице. Старик опять расставлял шашечные доски, но мой столик не занимал. Мало-помалу начали собираться насквозь промокшие игроки, но это были совсем другие люди, не те, что накануне.

— Да, это не те игроки, — объяснил мне хозяин. Здесь вторая половина клуба. Он, видите ли, очень много многочисленный.

Когда все заняли свои места, как и вчера, председатель произнес приветственное слово. И опять я услышал:

— Однако, прежде чем начать игру, хочу напомнить, что в декабре смерть вырвала из наших рядов уважаемого коллегу, господина Флапмана. Прошу почтить его память вставанием.

Снова поднялся весь зал, и наступила гробовая тишина.

Но на этот раз встал и я.

Где уж одиночке тягаться с коллективом!

А кроме того… быть может, Флапман был не только блистательным шашистом, но еще и добрым, славным парнем.

Из сборника «Моя мама была права» (1969)

Олух

Проснулся он от нестерпимой жажды. На будильнике уже половина восьмого. Он встал с постели, подошел к раковине и залпом выпил два стакана воды. Полегчало. Он перевел дух и с отвращением глянул в зеркало.

«Опять нализался, — язвительно упрекнул он себя. — Ведь шел с самыми благими намерениями, помнишь? Клялся выпить самую малость на вчерашнем празднике заводского персонала. Там все рубахи-парни, но друг за другом смотрят в оба. Так что перебирать не стоит. А ты опять здорово накачался».

Он налил еще стакан. С такого похмелья лучше бы выпить пива. Но ведь изо рта и без того уже так разит перегаром, что страшно появиться в своем отделе заработной платы. Он глотал воду и вспоминал праздничный вечер. Туманные воспоминания. Когда же он ушел? В два часа? Домой его привез Янсма, который на таких вечерах пьет только фруктовый сок. Хитрая бестия. Дома напивается до чертиков, а под критическим взором начальства держится молодцом. Это…

Его лицо в зеркале вдруг перекосилось, как от физической боли.

— Черт побери! — проворчал он.

В его затуманенном мозгу отчетливо всплыла ужасная картина. Он увидел себя в зале, возле бара, рядом со своим начальником, господином Фосом, и явственно услышал, как громко сказал этому типу: «Фос, ты самый большой дурак этом дурацком заводе. Вот что я давно хотел тебе сказать». Поблизости стояла секретарша господина Фоса юфрау Франссен. Он заключил ее в объятия, крепко поцеловал в пухлые губки, сказал: «Давно хотел сделать это». И бодро удалился пьяной походкой.

Он присел на край постели.

«Олух, — обругал он себя. — Только этого не хватало. Молодчик и так тебя не выносит. К тому же всем на заводе известно, что он спит с этой девицей. Хорошенькое дело. Теперь он станет носить тебя на руках. Впереди ждет блестящее будущее».

В автобусе по пути на работу он решил не притворяться, что ничего якобы не произошло. Нет, надо смиренно принести извинения Фосу. И юфрау Франссен. Деваться некуда. Конечно, мерзко, но не терять же из-за этого хорошее место.

— Доброе утро! — воскликнул он, с веселым видом входя в отдел. Ответили ему весьма сдержанно. Он сел за свой стол напротив Янсмы, благоухающего одеколоном, свеженького, как утренняя роса.

Фос в своем застекленном углу читал какую-то бумагу — в одиночестве.

«Сейчас извинюсь, и дело с концом», — решился оскорбитель.

Подошел к стеклянной двери и постучал.

— Да?

Остановившись у стола начальника, он сказал:

— Господин Фос, я искренне сожалею.

— О чем?

Вопрос прозвучал крайне враждебно.

— Ах, вчера вечером я слишком много выпил, — продолжал бедняга, обливаясь потом. — Я, конечно, абсолют но не соображал, когда сказал, что вы самый большой дурак на этом заводе, и поступил бестактно, поцеловав юфрау Франссен. Ужасно бестактно. Я приношу свои извинения.