Несчастный случай - [31]

О нет! О нет!

— И чего им надо? Вы немножко вздремнули? — говорила Бетси и после небольшой паузы наклонилась ближе: — Луис! О Луис, я сейчас…

Он чувствовал, как где-то глубоко внутри него вздымается, готовясь рухнуть, неудержимая волна. Он был бессилен, он не мог произнести ни слова, говорить было труднее всего. Волна все нарастала, становилась плотнее и вдруг обрушилась, наполнив его чем-то, что выливается через рот на пижаму, на одеяло, и тут же накатилась еще волна. Он слышал, как негромко вскрикнула Бетси, и видел возле себя ее мелькающие руки. Он увидел также, хотя не сразу понял, что это такое, свою руку, покрытую белыми и красными пятнами, огромный волдырь меж двух пальцев и стекающие капли воды. Рука была протянута вперед и приподнята над одеялом, как бы избегая всякого соприкосновения с окружающим. Она висела в воздухе, освещенная желтым, проникшим сквозь жалюзи светом, И, взглянув на нее, Луис невольно откинулся назад и уперся головой в спинку кровати. Он пытался заговорить с Бетси, чувствовал, как шевелятся его губы, но не мог издать ни звука. Глядя на свою руку, содрогаясь от сухих рвотных спазм, он изогнулся в кровати, словно придавленный тяжестью, не дававшей ему подняться.

7.

Бетси весь вечер просидела в палате Луиса, ухаживая за ним, угадывая все его желания, и в конце концов заставила его уснуть. Жестокая рвота, которой закончился день, могла, по мнению Бетси, оказаться даже благотворной: должно быть, организм таким путем избавлялся от каких-то неизвестных ядов. В начале одиннадцатого она тихонько выскользнула из палаты и медленно пошла по коридору, заглядывая по пути к другим больным. Всюду было темно, но в трех палатах ее окликнули и спросили про Луиса. Она, не кривя душою, ответила, что ему гораздо лучше и что он совершенно спокойно спит. Наведя в палатах тишину, она пошла дальше. Две ночные сиделки уже были на своих постах и получили от нее исчерпывающие инструкции. Никто не стонал, не вскрикивал, не метался в постели. И когда Бетси унесла шорох своего накрахмаленного халата вниз, весь этаж погрузился в полную тишину.

Пройдя половину лестницы, Бетси остановилась на площадке и закурила. Почти машинально, по привычке она посмотрела на тускло освещенный коридор, откуда только что вышла. Бетси не прислушивалась и ничего не могла бы увидеть с того места, где она стояла. И все-таки она смотрела вверх, а сигарета дымилась в ее пальцах. С нижнего этажа донеслись неясные голоса; Бетси слышала их, но не обратила никакого внимания. Рвота бывает даже полезна, думала она, стоя на площадке, как грация, возникшая из тьмы, под маленькой лампочкой, которая смягчала напряженное выражение ее лица. Очевидно, так и есть, ведь это естественная реакция организма. И хотя рвота была тем грозным признаком этой серьезной болезни, которого ожидали и боялись врачи, все же она может до некоторой степени облегчить состояние больного. Мало того, врачи, как известно, склонны все преувеличивать или упрощать или раскладывать все по полочкам. После вечернего приступа наступило явное улучшение: возбужденность прошла, даже боль в левой руке как будто уменьшилась, и вообще ему стало легче. В восемь часов, через час после приступа, дыхание у него было нормальное, пульс и кровяное давление тоже, а температура — на одно деление ниже нормы; в девять тридцать было то же самое. Бетси прочла ему вслух стихи, которые он просил принести, после они болтали о его знакомых и о ее знакомых, раз или два он даже сострил, а потом наконец подействовало снотворное, и он заснул. Бетси, сидя на стуле в ногах кровати, наблюдала за ним еще минут двадцать.

На первом этаже открылась дверь, неясные голоса стали отчетливее, слышались даже отдельные слова. Бетси повернула голову и, не двигаясь с места, посмотрела вниз. Ей не хотелось ни говорить с врачами, ни слушать их разговоры, а если все-таки придется, то хорошо бы, чтоб этих разговоров было поменьше. Она знала, что врачи собрались в ординаторскую на совещание и, очевидно, уже расходятся. Останется только доктор Педерсон и, вероятно, больше никто.

О том, как протекает лучевая болезнь, Бетси почти ничего не знала. Девять месяцев назад, когда произошел первый случай, ее здесь еще не было. Она не читала медицинских отчетов, которые ей несколько раз показывал доктор Педерсон. Она только мельком проглядела бесчисленные документы, брошюрки и снимки, собранные медицинской экспедицией в районе Хиросимы и Нагасаки. Бетси была ничуть не брезглива; она могла совершенно хладнокровно и даже с интересом рассматривать содержимое судна, и в своей работе к самым неприятным процедурам относилась, как к важному и нужному делу. Но она не знала, за чем нужно особенно следить и что считать важным в этой таинственной лучевой болезни. В лечении этого заболевания у Бетси было не больше опыта, чем в лечении проказы или золотухи, но не это ее беспокоило, а то, что об этой болезни физики и химики знают больше, чем врачи и сестры, а в сущности вообще никто ничего не знает. Ее беспокоило, что при этом доктора Педерсона, несмотря на его молодость и небольшой врачебный стаж, считают чуть ли не экспертом, потому что он в свое время дежурил у постели Нолана. А больше всего ее беспокоило, что эта болезнь поразила такого славного человека, как Луис Саксл, и она не могла придумать, как тут быть, — разве только уверовать в благотворное действие рвоты. Надо будет потолковать об этом с доктором Педерсоном — впрочем, он, конечно, только усмехнется: