Несчастный случай - [10]

Прежде чем начать спуск, Педерсон долго смотрел на плато Лос-Аламос, лежащее внизу в сорока милях отсюда; его смутно тревожила мысль о том, что от совершающейся на этом плато громадной работы нет даже точечного следа в дымке пространства, ее не увидишь, не почувствуешь, даже не заподозришь о ее существовании, она — ничто. С того места, где стоял Педерсон, все плато, кишащее людьми — людьми, которых он знал, — застроенное домами, наполненное гулом свёрл и генераторов, гудками машин и голосами детей, отсюда казалось маленьким и пустынным, и только стекла, полыхавшие отблесками заходящего солнца, свидетельствовали о том, что люди там держат пальцы на кнопках управления вечностью, — пусть эта фраза настолько патетична, что он, конечно, постесняется произнести ее при ком-нибудь вслух, зато она довольно точно выражала его ощущения.

Глядя вниз, Педерсон вспомнил молодого человека, который в маленьком домике на дне каньона всего через день-два после памятного разговора с Сакслом слишком сильно нажал на одну из таких кнопок и от этого через двадцать дней умер. Педерсону никак не удавалось сделать еле уловимое движение глазами, чтобы перенести фокус зрения с плато на тот каньон, скажем, где стоял домик, в котором раньше работал молодой физик, а сейчас работает его друг Саксл. От плато до каньона четыре или пять миль — четверть часа езды на машине по петляющей дороге, но для горы и для человека, глядящего с вершины горы, это было ничто; там проходила граница безопасности, но для горы этой границы не существовало и для человека, глядящего с горы, тоже.

Педерсон спустился с пика Тручас, но странное настроение не развеялось дорогой. Вопрос, который самому Педерсону был неясен, не говоря уже о том, что он останется без ответа, да и вряд ли будет кому-нибудь задан, не выходил у него из головы. Педерсон был так рассеян, что это бросилось в глаза кое-кому из друзей, двум-трем пациентам и уж конечно Бетси Пилчер, которая приставала к нему со всякой чепухой.

— Что у вас — нервозность, раздражительность, переутомление? — спросила она Педерсона.

— Я себя чувствую прекрасно, — буркнул он.

— А похоже, будто у вас и то, и другое, и третье, — сказала Бетси. — Я и сама места себе не нахожу. Хоть бы скорей прошел вторник двадцать первого числа.

— Почему? Это еще что такое?

— Ну как же, помните Нолана? То, от чего он умер, случилось во вторник двадцать первого августа. А сейчас первый такой месяц.

— Какой месяц? И почему первый? Что вы городите?

— После вторника двадцать первого августа первый раз вторник приходится на двадцать первое число.

— Ну и что? — резко спросил Педерсон; он начинал понимать, в чем дело, но не желал поддаваться подобным мыслям и сердито поглядел на Бетси.

— Ну и ничего. Скорей бы прошел этот день, вот и все.

— Ей-богу, вы просто с ума сошли. Неужели вы так суеверны? Вот уж не думал.

— Скорей бы прошел этот день, — повторила Бетси. — А насчет того, что я с ума сошла, вы бросьте. Не мне одной это не дает покоя.

Сознание, что сегодня вторник двадцать первого мая, не покидало Педерсона все время, пока он думал о том, что Герцог больше не станет ему надоедать, что сломанную ногу Матусека он будет лечить, как обычно лечат такие переломы, а пока он размышлял о словах Бэйли, о значении жизни, о добре и зле. Словно во сне, он молча бродил возле окна, иногда принимался теребить шнурок от шторы, а мысли его то и дело возвращались к пику Тручас и к своим тогдашним ощущениям. В больнице стояла тишина. С тротуара за окном Педерсону помахала рукой молодая женщина, мать ребенка, у которого он вчера вытащил из ноги четыре колючки. И Педерсон кивнул ей, думая о том, что с пика Тручас кажется, будто здесь совершенно ничего не происходит. Календарь, висевший на стене, вдруг смутил его и он поспешно отвел глаза. Стенные часы показывали без двадцати пять, и Педерсон поймал себя на том, что чего-то ждет: он ждет, чтобы часы пробили пять, — тогда он сможет уйти домой; ждет, чтобы вздор, который наговорила Бетси, улетучился из памяти; ждет, чтобы что-то случилось. Он вспомнил воображаемые толпы людей, которые будто бы стояли в ожидании внизу, по ту сторону отвесной стены гор; над равниной нависла недоуменная тишина, а он все всматривался вдаль, ища каких-то многозначительных признаков на отдаленном плато, ничего не находя, ничего не видя, не умея даже отличить плато от каньона в пяти милях отсюда, где ровно девять месяцев назад кто-то чуть сильнее, чем нужно, нажал кнопку управления. О, смятенный дух!

4.

На крыльце дома в каньоне у самой двери сидит солдат; покачиваясь на задних ножках стула, он читает приключенческий роман и по временам следит глазами за птицей-кардиналом, порхающей среди деревьев, которые обступают поляну перед домом. Птица проносится мимо, делает крутой вираж, взвивается кверху и исчезает.

«Веда, не гляди туда! — читает солдат. — Теперь им конец! Ты хочешь знать, что произошло? Мы своим астральным лучом разрушили их гравитационный регулятор! Жизнь твоего отца спасена, Веда, и люди садов с метероида снова станут свободными. О, только бы не нагрянули космические мародеры! Но как от них скрыться?»