Нервные государства - [13]

Вопрос в том, как мы поступаем с ощущением физической уязвимости? Какую динамику толпы оно производит? Лебон полагал, что массы быстро переходят к насилию, особенно если их ведет за собой безрассудный и харизматичный лидер. Он опасался, что в толпе личное ощущение слабости способно внезапно обернуться «чувством неодолимой силы, что позволяет поддаться инстинкту, который в одиночестве был бы подавлен»[18]. Коллективное ощущение положения жертвы может нарастать вплоть до появления агрессии. Политические шествия могут создать настрой воинственного или мятежного формирования, чтобы показать потенциал собранной физической силы. Ультраправые группировки Польши и Венгрии использовали массовые шествия как тонкий намек на вероятность насилия, несмотря на то, что поддержка авторитаризма в этих странах не выше среднего и ниже, чем в Великобритании[19]. Гибель Хетер Хайер в Шарлотсвилле, штат Вирджиния, в августе 2017 года из-за столкновения с быстро ехавшим автомобилем прямо во время протеста против шествия сторонников превосходства белых, явилась шокирующей демонстрацией насилия, которое может быть нарочно вызвано в местах большого скопления людей.

Настроение озлобленной толпы способно быстро перерасти в желание и торжество конфликта как средства для общего ободрения и очищения. Сам Лебон видел войну как полезный антидот против социализма и избыточной демократии. Националисты давно жаловались на влияние пацифистов, «либеральных элит» и (в последнее время) «политическую корректность» как факторы подавления единства и боевого духа народа. Известный ТВ-персонаж, знаменитый националист и бывший советник Трампа Стивен Бэннон резко высказывался о моральном стержне американского общества, который, по его мнению, ослаб под гнетом глобализации и может быть восстановлен лишь войной. «Есть ли еще та твердость, – вопрошает он, – то упорство, что мы видели на полях брани?»[20] Единственный способ вновь их обрести, на взгляд Бэннона, это вновь вступить в бой.

Тем не менее ощущение уязвимости часто имеет весьма разнообразные последствия. Недавняя история знает случаи, когда массы собирались для противодействия насилию, а не ради него. Движения за гражданские права и антивоенные движения породили много величайших демонстраций послевоенной эры. В 2018 году шествия «Марша за наши жизни» прошли с протестом против слабых законов о регулировании огнестрельного оружия, сразу после школьной стрельбы в Паркленде, штат Флорида, выведя на улицы сотни тысяч людей. Перед лицом насилия эти массы несли другие эмоции, не воинственные, но вопреки, собрав множество людей вместе, как знак общей человечности, а не общей угрозы. От физической уязвимости не уйти, а потому вопрос в том, как научиться с этим жить. Важным преимуществом масс, что выступают против насилия, является то, что их чувства не эксклюзивны: создаваемый ими настрой имеет потенциал отвечать человечности в целом, а не уникальному положению замкнутой группы жертв.

Не существует единственного верного способа отличить толпу «за насилие» от таковой «против». Как сказал Мартин Лютер Кинг, «бунт – это язык, на котором говорят неуслышанные». Когда речь идет о привлечении внимания или обращении к массам, нарушение порядка имеет свою особую силу. Злоба и ярость более чем способны направлять людей и координировать их, особенно в сети. В условиях «экономики внимания», когда все СМИ находятся в состоянии конкуренции, выражение недовольства привлекает больше взглядов, нежели спокойствие и рассудительность. Исследования социальных сетей показывают, что вирусное распространение текстов более интенсивно, если там наличествует большая доля «моральных эмоций»[21]. А потребность во внимании тем более является движущей силой всех троллей. Движения за гражданские права, кампании в защиту окружающей среды и мирные протесты обычно не могут полностью отказаться от тактики хаоса, который бы помог собрать больше людей. Однако мы можем задаться вопросом, толпа собралась, чтобы указать на страдание или чтобы создать угрозу? Стремится она внушить страх или противостоять ему? Эти отличия в корне определяют сущность демократических движений и политических требований, что могут последовать после.

Впечатление, что обычные слова становятся оружием, служащим для подрыва доверия и распространения страха, стало повсеместным в эру социальных сетей, в эпоху троллинга. Частью проблемы является то, что мы никогда толком не знаем, где граница между насилием и просто словами. Особенно это сложно в сети, где метафоры на тему насилия обычное дело, но угрозы все еще могут считаться преступлением. Студенты университетов вызвали к себе неприязнь со стороны старшего поколения и консерваторов, взявшись за такие практики, как «отлучение» от медиаплощадок тех, кто показался «оскорбительным», использование «trigger warning» для обвинений в том, что определенный культурный контент содержит признаки насилия, и создание «безопасных пространств» («safe spaces»), где определенные политические взгляды считаются неприемлемыми. С точки зрения множества критиков, все это чистой воды цензура и не может служить оправданием для ограничения свободы слова. Более обоснованными эти тактики выглядят как инструменты привлечения, посредством которых группировки определяют, с кем им делить пространство и внимание.