Неруда - [55]

Неруда всячески поощрял труд писателей, поэтов. Он высказал немало хвалебных слов и о тех, кто впоследствии без зазрения совести чернил его имя.

В том же номере журнала «Хувентуд» Неруда вовсю хвалит «Стоны» — том огромного формата Пабло де Роки, того осатанелого Вараввы^{60}, который со временем откроет по нему беглый огонь и не поленится написать книгу, где на каждой странице будет поливать его грязью. В июне 1924 года Неруда опубликует статью «В защиту Висенте Уйдобро», а тот через десять лет станет поносить его на всех перекрестках…

Когда Неруда вернулся из Испании, у нас состоялся долгий разговор. Он сказал тогда — я это хорошо помню, — что необходимо покончить с эгоцентризмом тех писателей, которые тщатся утвердить свой авторитет, уничтожая всех соперников. По их милости в чилийской литературе царит закон джунглей. Литературная жизнь не должна походить на борьбу динозавров с глиптодонтами или жирафов с канарейками. Литературная жизнь не может превращаться в собачью свару или в скачки с препятствиями. Долой литературное ячество! Долой агрессивных монополистов поэзии! Коль скоро все люди имеют право жить на земле, значит, и мы, поэты, должны стремиться к мирному сосуществованию. Последуем лучше примеру слонов! Они — такие огромные, а им всем хватает места в лесу. Пабло призывал поэтов к дружбе, к солидарности, но кто-то потом съязвил, что он заделался «слонофилом».

В ответ Неруда с самым серьезным видом принялся развивать свою мысль.

«Писатель, загнанный в угол жестоким обществом той эпохи, где царствует дух наживы, писатель, которого не хотят услышать, нередко устремляется на рыночную площадь и там, чтобы привлечь внимание к своему товару, бьет на эффект, запускает голубей под восторженные вопли толпы… Но однажды на исходе безмолвной ночи, перед кроваво-красной утренней зарей, его поверг в отчаяние одинокий лучик света. И он решил сорвать гнетущую тишину… „Я — первый!“ — воскликнул этот себялюбец. „Я — единственный!“ — кричал и кричал он, исходя восторгом. И остался совсем один. Людям надоело слушать его крики».

41. На острова!

На смену ранней молодости, бурной и греховной, пришла пора прислушаться к голосу рассудка. Перед глазами Неруды страшными призраками встают погибшие друзья: Альберто Рохас Хименес и Хоакин Сифуэнтес — Хитрый Крот… Совсем иной характер у Рубена Асокара. Он тоже весельчак, острослов и может вдруг сыграть на тарелке, воображая, что это гитара. Но у него есть чувство ответственности за свою судьбу. В 1922 году Рубен успешно сдал выпускные экзамены и получил диплом преподавателя испанского языка и философии.

Вскоре он добился назначения в Лицей города Анкуд, на острове Чилоэ. И позвал с собой Неруду. «На острова! — мы сказали…»^{61} В марте 1923 года Рубен уехал в Мексику по вызову Хосе Васконселоса^{62}, который незадолго до этого подписал контракт о работе с Габриэлой Мистраль… Перед самым отъездом Рубена, само собой, устраивается шумная вечеринка на улице Генерала Макенны, в таверне, где всегда пахло жареным мясом. Денег, разумеется, не хватило, чтобы расплатиться за все, что ели и пили. Пришлось оставить в залог жилеты… В мае 1925 года Рубен Асокар вернулся в Чили. Но с приключениями. В порту Кальяо перуанская полиция взяла его под арест, заподозрив в связях с «левыми крамольниками». Три недели он просидел в самой мрачной тюрьме Лимы — жители столицы прозвали ее «Паноптикум». В Вальпараисо Рубен прибыл на японском пароходе «Сею Мару». Сердобольные пассажиры, те, что узнали о его нелепом аресте, собрали ему солидную сумму денег. В Сантьяго разбогатевший Рубен попал около двенадцати ночи. Прямо с вокзала Мапочо он направился в бар «Венеция», который стоит на улице Бандера. Рубену до смерти хотелось увидеть своих друзей. Но не повезло — никого не застал. Тогда он направился в бар «Эль Хоте». Тоже впустую. Он обошел все знакомые бары и рестораны в бесплодных поисках. Как ни печально, но его план отпраздновать свое возвращение в кругу друзей явно провалился. Рухнули надежды на горячий прием… Огорченный Рубен плелся по улице Бандера. И вдруг у церкви видит: прямо на него идет… Неруда. Обрадованные встрече, оба двинулись в свой любимый бар «Венеция». Это была прекрасная встреча настоящих друзей после двухлетней разлуки. Из бара они вдвоем зашагали в Лесной парк — хотелось найти на счастье четырехлистный клевер. А в девять утра направились в Педагогический институт…

Неруда, несмотря на неслыханную популярность книги «Двадцать стихотворений о любви», по-прежнему беден, он еле-еле перебивается. На душе тяжко — не помогает ни громкий успех, ни дифирамбы критики. Его приводит в уныние мысль о том, что жизнь растрачивается попусту. Ему совершенно ясно: или он все круто изменит, или — верная гибель. Поэт сознает, что один этап его жизни завершен и пора одуматься, стать серьезнее во всех отношениях… Не все ладится и в сердечных делах. А что до творчества, то и тут Неруду раздирают сомнения. Новая книга пользуется шумным успехом, это бесспорно. И все же он чувствует, что еще не обрел себя.

И вот в разгар всех этих переживаний поэт соглашается уехать вместе с Рубеном в Анкуд. По пути на остров они останавливаются в Консепсьоне. Рубен решил воспользоваться случаем и повидать своих, а Пабло — встретиться с Альбертиной. В Консепсьоне в это время был и Хоакин Сифуэнтес Сепульведа, автор поэтического сборника «Башня». Он закатил друзьям такой обед, будто один из них — Гаргантюа, а другой — Пантагрюэль… Неруда решил побывать в Темуко. Там произошло шумное объяснение с отцом. «Почему ты бросил университет?» Отца возмущает искренний ответ Пабло. Что это за профессия — писать стихи? Нет, такое в голове не укладывается!