Неруда - [47]

Как герой из стихотворения Малларме, наш поэт тоже перечел все книги и давно разглядел все звезды южного неба, переговорил со всеми знакомыми. Он уже наизусть знает этот «унылый и пожухлый» городок. «Нестерпимо унылый», потому что рядом нет Альбертины. Их разделяет полтысячи километров. Отношения с родными совсем разладились.

«Все мои планы — писать, заниматься, о чем-то подумать спокойно — роковым образом срываются. Мне плохо в этом городе, плохо в собственном доме, плохо — везде. Сегодня в полдень меня охватило нестерпимое желание уехать в Сантьяго и там добровольно запереться в своей каморке… В понедельник брошу все и поеду в лес, отмахаю верхом километров восемь».

Ему неприютно, и он тоскует по Альбертине. Второе письмо написано летом, скорее всего — в январе. Неруда не занимается, отложил все на февраль… Но его согревает надежда:

«В марте я увижу медовые глаза моей девочки, моей бессовестной малышки, которая за одиннадцать дней соизволила написать мне всего десять строчек и, похоже, вообще позабыла мой адрес».

В третьем письме Неруда рассказывает о своей поездке в ночном поезде. Оно интересно и тем, что в нем есть беглая зарисовка жизни того времени. Многие ездили тогда «зайцем» (в Чили безбилетников называют «павлинами») и спасались от контролеров в самых невероятных местах. «В полночь меня запихнули под нижнюю полку. Я там пролежал пять часов и промерз до костей». Заметьте, что это ко всему еще и вагон третьего класса… Поэт мечтает вместе с Альбертиной греться у затухающего огня камина. «О, если б со мной были твои прекрасные грустные глаза, твое молчание, что мне так мило, твой рот, который ждет моих поцелуев!» Сколько раз сказал Неруда в стихах той поры об этих глазах, о молчанье и жаждущих устах! Неруда, как истинный творец, играет словом, наделяет его новым смыслом.

«Мне теперь очень нравится слово „яблонька“… Вот будет у меня дочь, и я назову ее Яблонькой. Если она будет и твоей дочерью, то вырастет долговязой и совсем бледной, без тени румянца, как те продолговатые желтые яблоки, которые оборачивают папиросной бумагой и хранят в домах всю зиму».

Вернувшись в Сантьяго, поэт снимает комнату по прежнему адресу — улица Мануэля Родригеса, дом номер 758. Отсюда он пишет Альбертине, что больше всего его мучит безысходная нужда.

«Каждый божий день я ломаю голову над тем, где раздобыть денег на еду. Я уже настрадался сполна, и порой хочется покончить с жизнью от тоски и беспросветности».

Летом он уезжает из Сантьяго — на природу, в маленькое местечко Мирамар, неподалеку от Темуко. В письме к Альбертине он описывает тамошние красоты: высокие хлеба, закаты солнца, черную смородину, пахучую мяту, девственную гору, где бродит лишь пума. По вечерам он лежит под высоким темно-зеленым пеумо^{54}, и все его мысли — об Альбертине. Это письмо он пишет на красивой бумаге с разводами. А вот чернила раздобыл с превеликим трудом… Поэт забросил все учебники и в восторге от своего охотничьего ружья. А еще ему хотелось стать спортсменом, чемпионом по прыжкам. Он извел понапрасну все патроны и так и не подстрелил ни одного орла. Эти птицы облюбовали самые высокие дубы. По утрам поэт объявляет войну всем птицам сельвы.

В письмах Неруды то и дело появляется имя брата Альбертины. Рубен Асокар «разгуливает по этим письмам совершенно свободно, как по собственному дому». Поэт посылает с Рубеном одиннадцатое письмо, где самым решительным образом указывает Альбертине, что ей надо сделать: «…ты приедешь с Рубеном, добейся этого „разумом или силой“^{55}. Раз у тебя так плохо со здоровьем, тебе надо уехать немедленно. Гори все огнем, но ты сядешь в поезд! Сегодня у меня был тяжелый разговор с Рубеном. Я его ругал за малодушие. Я ему намеренно сказал, что не могу открыть, почему тебе непременно надо приехать. Пусть сам решится на что-то». Строки написаны человеком властным, упорным. И не нужно быть графологом, чтобы это сразу разглядеть и понять. Указания даны твердым, уверенным тоном: «…тебе надо уехать немедленно… Гори все огнем, но ты сядешь в поезд…» Неруда не из числа слабохарактерных. У него прирожденное умение главенствовать, повелевать, особый дар организатора. Он мог легко расшевелить людей, нацелить их на какие-то поступки, дела… Эти свойства его натуры со временем стали той «пружиной», что способствовала его литературному росту. С виду несобранный, неорганизованный, Неруда обладал редким талантом сопрягать собственные усилия с усилиями других в осуществлении какой-либо цели. У него постоянно созревали планы, не только относящиеся к литературе, но и к личным или общественным делам. И вот при всех этих качествах, что помогли ему добиться стольких успехов на жизненном пути, он натолкнулся на сопротивление, вернее, на пассивность Альбертины. Она точно пропускала мимо ушей его наставления, не соглашалась с доводами «разума и силы» и вовсе не желала, чтоб в ее жизни что-то «горело огнем». В упорном молчании Альбертины, в ее твердом намерении делать лишь то, что она полагает целесообразным, было что-то непоколебимое, бесчувственное, твердокаменное.