Нерон - [72]

— Сюда возбраняется входить безбожникам и тем, кто запятнал себя преступлением!

Нерон не решился войти внутрь.

Но в эту ночь император опасался не только видений и богинь мщения. Его терзала тревога: что произойдет, когда о преступлении узнает армия, сенат, народ? Не отвернутся ли от матереубийцы? Не погибнет ли он в нищете, презираемый и покинутый всеми? Никто еще не совершил столь ужасного поступка — ни человеконенавистник Тиберий, ни даже безумный Калигула!

Император ждал рассвета как избавления.

Поздравления

При свете зари к императору явились высшие и младшие военные чины личной охраны. Они принесли ему свои глубочайшие сердечные поздравления. Он так удачно избежал смертельной опасности! Только чудом не пал жертвой преступных козней матери!

Вскоре после этого прибыли делегации из ближайших городков. Они выражали свою глубокую радость и сообщали, что в храмах уже приносятся жертвы богам — в знак благодарности народной за спасение любимого императора. В числе первых поспешили в храмы друзья властителя.

Нерон принимал эти почести и поздравления с лицом, на котором отражалась глубокая печаль и скорбь. Казалось, он говорил: «Какое мне дело до всего, если любимейшая мать мертва?»

Он отправился в Неаполь, словно сам вид мест, где разыгралась трагедия, ему невыносим. В действительности же Байи продолжали оставаться любимой виллой императора. Позже он приезжал туда часто и надолго.

Тем временем Сенека от имени Нерона уже составлял официальное письмо в сенат следующего содержания: «Вольноотпущенник Агриппины пытался совершить на меня покушение. Его схватили с кинжалом в руках. Агриппина, узнав об этом, покончила самоубийством. Постыдные и преступные происки этой женщины ведут свое начало издалека. Она хотела соуправлять государством, привести к присяге на верность себе преторианцев, сенат и народ. Римские граждане пресек-ли эти безумные замыслы. Поэтому Агриппина мстила, выступая против выдачи солдатам наград и против денежных пособий простому люду. Она старалась также погубить многих выдающихся лиц. Только невероятным усилием мне удалось удержать ее от вторжения в зал сенатских заседаний, а ведь это опозорило бы нас перед послами чужих народов. А в скольких преступлениях, совершенных во времена правления Клавдия, повинна именно Агриппина!»

Немало было в этом письме красивых фраз, достойных мастера риторики, каким являлся Сенека. Например: «Даже не верится, что я уцелел, меня это нимало не радует».

Сенаторы были потрясены опасностью, которая угрожала любимому властителю, и низостью задуманного преступления. На экстренном заседании они наперебой выдвигали предложения: провести во всех храмах благодарственные молебствия, придать торжественность дням Quinquatrus, когда был раскрыт заговор, великолепными играми; установить в зале заседаний золотое изваяние богини Минервы, покровительницы празднества Quinquatrus, и такого же монумента императора; считать день рождения Агриппины, 6 ноября, роковым днем, убрать все статуи преступной матери.

Среди нескольких сотен сановников нашелся только один, который хранил молчание и даже удалился из зала. Это был Тразея Пэт. Друзьям он позже сказал:

— В конечном счете, что плохого может причинить мне Нерон? Самое большое — убить. Но по-настоящему повредить мне он не способен.

«Повредить по-настоящему» означало для Тразеи — вынудить к неблаговидным поступкам, которые оставили бы по себе дурную славу у потомков. Ибо он часто говорил:

— Если бы Нерон мог убить одного меня, я простил бы его льстецам их усилия снискать его благосклонность. Но среди них немало таких, кому он приказывает умереть. И все же грядущие века будут знать о них лишь то, что они погибли, обо мне же, однако, нечто большее!

Итак, устами Тразеи говорила не только гордыня, но и наивность. Он считал, что властитель способен только убить. Не понимал, что может, сверх того, запятнать свою жертву. А ведь пример был у Тразеи перед глазами: Агриппина утратила не только жизнь, но и честь. Ее официально признали преступницей.

Правда, равно и юный император все еще не отдавал себе отчета в том, что власть вознесла его высоко. Он все еще не понимал, что человеческая трусость не имеет границ. Потому и медлил с возвращением в Рим, странствуя по различным городам Кампании. Боялся, не зная, как его встретит столица.

Когда наконец стало известно о приезде императора, Рим сделал все, чтобы он уяснил себе эти простые истины.

Весь город вышел цезарю навстречу. Народ стоял согласно делению на административные округа. Сенаторы явились в торжественных одеждах. Отдельный ряд составляли женщины и дети. Чудом спасенный властитель благосклонно принял радостные приветствия своих подданных. Сначала он отправился на Капитолий, где принес надлежащую жертву самому достойному и великому — Юпитеру.

А ведь все, начиная с сенаторов и кончая ничтожным поденщиком, знали, что они воздают почести и радостно приветствуют преступника-матереубийцу. Не опасались даже говорить об этом. Ибо если доносчик и подслушает — что из того? Не подаст же он в суд, ведь даже открыто принять и предъявить подобное обвинение означало бы гибель для всех — для судей, для обвинителя, для ответчиков и свидетелей.