Нерон, или Актер на троне - [26]

В детстве Нерон отличался впечатлительностью и повышенной восприимчивостью. Но любое, даже малейшее проявление у него человеческих чувств немедленно пресекалось учителями, считавшими, что внуку Германика больше пристали суровость и твердость солдата, нежели сентиментальность поэта, ведь они видели в нем будущего полководца, наследника дедовской славы.

А мальчика сызмальства влекли поэзия, музыка, живопись, скульптура. Он любил рисовать, петь, заниматься чеканкой. Обожал театральные зрелища и цирковые игры, которые старался не пропускать. Особенно ему нравились скачки. О них он мог говорить без устали. Всякий раз, когда он наблюдал за несущимися по арене колесницами, у него от восторга захватывало дух. Неудачи своих любимых возниц переживал тяжело и всегда мучительно. Но стоило ему с детской непосредственностью завести разговор о колесничных бегах, как его тут же прерывали и жестоко стыдили за столь низменные увлечения.

Однажды, когда Нерон с несколькими своими товарищами оплакивал смерть возницы, которого кони сбросили и проволокли по арене, оказавшийся рядом Берилл, вместо того чтобы утешить своего воспитанника и похвалить за проявленное им сострадание, сурово отчитал мальчика.

— Как ты мог унизиться до жалости к какому — то вознице, — бранил он расстроенного подростка. — Юноша твоего положения не должен иметь подобных чувств. Мне стыдно за тебя!

И тогда мальчик, запинаясь и что — то лепеча в свое оправдание, солгал:

— Ты ошибся, Берилл, ведь мы говорили не о вознице, а о великом Гекторе и гибели Трои.

Ни учителя, ни мать не хотели считаться с природными устремлениями юного Нерона. Агриппина видела в нем лишь орудие, удобное для осуществления своих честолюбивых замыслов. Она грубо вторгалась в жизнь сына, направляя каждый его шаг. Душа мальчика рвалась к одному, а его заставляли делать совершенно другое.

Расправляясь со своими врагами, Агриппина в то же время искала новых друзей, способных помочь ей в достижении ее целей. Первым человеком, о котором она вспомнила в этой связи, был Сенека. Он томился на Корсике, сосланный на остров еще в 41 году.

Незадолго до ссылки на Сенеку обрушилось двойное несчастье: у него умерла жена, о которой он говорит так мало, что мы не знаем даже ее имени, а за двадцать дней до отъезда на Корсику он потерял своего маленького сынишку. Но об этих ударах судьбы Сенека почти не упоминает. Единственное, что полностью поглощает все его мысли, это постигшее его наказание, которое ему представляется непомерным и непереносимым. Удивительно, но мудрец, неутомимо проповедовавший добродетель и презрение к смерти, уверявший, что счастливым можно быть где угодно, страстно желал одного — вернуться в столицу империи.

Хотя его философия и сочинения призывают к суровой добродетельной жизни, сам Сенека почти всегда делал диаметрально противоположное тому, к чему побуждал других людей. Лицемерие и бесстыдство этого человека поразительны. На словах он осуждал богатство, но, разбогатев адвокатурой, продолжал наращивать состояние ростовщичеством. Он восхвалял умеренность, но себя лично ограничил лишь в том, что изгнал со своего всегда обильного стола устрицы и грибы. Он твердил, что хочет навсегда сразить роскошь, а свелось все к тому, что отказался всего — то от благовоний для тела. Он учил воздержанию, но в то же время посещал самых испорченных и мерзких проституток, ублажавших пьяных матросов и гладиаторов. Как все представители римской аристократии, он не брезговал мальчиками, но и здесь искал самых гнусных и развратных. Он не уставал прославлять чистоту нравов, а жил при этом как грязный распутник.

Клавдия, отправившего его в ссылку, Сенека смертельно ненавидел. Однако это не помешало ему обратиться к принцепсу с льстивыми стихами, в которых он прославил его военные успехи в Британии. Но желаемого результата эти лирические излияния не достигли. Клавдий остался к ним глух. Сенека продолжал изнывать на Корсике.

Вскоре Сенека обратился к вольноотпущеннику Полибию, воспользовавшись тем, что у того умер брат. Полибий играл заметную роль в императорском дворце и слыл интеллектуалом. Узнав о постигшем Полибия горе, Сенека тотчас схватился за перо и написал для него утешительное послание, в котором не скупился на похвалы своему адресату, прославлял его напряженную интеллектуальную деятельность и побуждал к занятиям историей и эпической поэзией, способным заглушить боль понесенной утраты.

В этом же послании Сенека без стыда и стеснения восхваляет Клавдия. „Пусть боги и богини надолго сохранят его для человечества! Пусть он сравняется деяниями с Августом и превзойдет его! Придет день (но его увидят лишь наши внуки), когда семья потребует его к себе на небо. О Фортуна! Удержи от него свои руки, а свое могущество покажи лишь для того, чтобы оказать ему свою помощь! Он только и делает, что восстанавливает человеческий род, уже давно истощенный и больной. Он только и делает, что приводит в порядок и исправляет на земле все то, что бешенством его предшественника приведено в расстройство. Пусть сияет вечно это яркое светило, явившееся блистать над миром! Его милосердие, которое является первейшей из его добродетелей, побуждает меня верить в то, что я тоже смогу быть с вами. В самом деле, он низверг меня, чтобы тут же поднять. Когда, толкаемый злой судьбой, я уже падал, он удержал меня своими божественными руками и бережно поставил туда, где я теперь нахожусь…“