Нерон, или Актер на троне - [11]

Воры, насильники и взяточники в роду Домициев были не редкостью. От своего деда, который, как все Агенобарбы, имел рыжеватую бороду (отсюда и прозвище — Агенобарб означает „меднобородый“), Гней, по словам оратора Лициния Красса, унаследовал медную бороду, язык из железа и сердце из свинца. Однажды в припадке гнева он убил своего вольноотпущенника только за то, что тот отказался подчиниться его прихоти и пить с ним, сколько ему велели. В другой раз во время вспыхнувшей ссоры он посреди Форума выбил глаз римскому всаднику. Похоже, на этого негодяя не было никакой управы. Проезжая как — то по Аппиевой дороге и увидев на ней маленького мальчика, он нарочно подхлестнул лошадей и с разгону задавил ребенка.

Кроме патологической жестокости, Гней Домиций отличался наглым мошенничеством: он не платил посредникам за вещи, приобретенные на аукционах; будучи претором, бесцеремонно присваивал награды, завоеванные победителями на скачках.

Таков был муж Агриппины, дочери великого Германика.

Обвиненный в оскорблении величества и заключенный под стражу, Гней Домиций после смерти Тиберия неожиданно оказался на свободе. Не чувствуя от радости земли под ногами, он помчался в дом супруги, и оба, пребывая в эйфории от того, что смерть лишь коснулась его своим крылом, отпраздновали счастливое событие, проведя ночь вместе, чего они не делали уже многие годы, — в супружеской постели.

Вскоре Гней оставил Рим и скрылся в Пиргах, в своем поместье на берегу Тирренского моря. Агриппина же ровно через девять месяцев после смерти Тиберия, 15 декабря 37 года родила своего первого и единственного сына, будущего императора Нерона. Произошло это в Анции, куда в ожидании родов уехала Агриппина. Здесь, в маленьком приморском городке, чуть южнее Остии, издавна находились виллы богатых римских патрициев.

Роды были тяжелые. Плод шел ножками вперед. В таких случаях всегда была угроза для жизни роженицы. Благодаря юному возрасту Агриппины — ей было всего лишь двадцать три года — все завершилось благополучно, и перед глазами испуганных повитух появилось крохотное существо, сплошь покрытое рыжеватым пушком и с такого же цвета волосами на круглой головке. Малыш был точной копией своего отца, вылитым Агенобарбом.

Сходство отца с сыном было столь поразительным, что дошедший до нас мраморный бюст Гнея Домиция долгое время считался изображением Нерона.

Гней не присутствовал при рождении сына. Избежав смертельный опасности, он теперь дрожал при малейшем шорохе, к тому же он уже тогда начал страдать от водянки, через три года унесшей его в могилу. Когда ему сообщили о том, что у него родился сын, то в ответ на поздравления он воскликнул:

— От меня и Агриппины не может родиться ничто, кроме мерзости и всеобщей пагубы.

Не приехал он и в самый торжественный для семьи день очищения, когда отец новорожденного официально признавал его своим законным ребенком. По римскому обычаю, уходящему своими корнями в седую древность, на девятый день после рождения мать клала ребенка на землю у ног отца, который брал младенца на руки в знак его признания. Лишь после свершения этого обряда новорожденный становился полноправным членом семьи и получал свое имя.

В отношении сына Агриппины эта старинная церемония была не более чем формальностью. Поскольку отец мальчика отсутствовал, выполнить этот ритуал пришлось брату матери Калигуле, который и поднял младенца с земли. Как того требовал обычай, Агриппина спросила, какое имя дать ребенку. Калигула обвел глазами присутствующих и, увидев своего дядю Клавдия, ответил с издевательским смехом:

— Назовем его Клавдием.

Разумеется, это была всего лишь шутка — неуместная и злая. Ни Агриппина, ни ее ребенок не заслуживали такой жестокой насмешки, как, впрочем и сам Клавдий, против которого она была направлена. В императорской семье он считался законченным кретином, с ним обращались как с дурачком, всячески унижая и делая всеобщим посмешищем. Кто знает, может быть, как раз благодаря этой славе семейного шута Клавдий не только сохранил себе жизнь, но со временем стал римским императором?

Нам не известно, как была воспринята Агриппиной шутка не к месту развеселившегося брата. Ей, конечно, хотелось, чтобы в этот праздничный день звучали не насмешки, а стихи, вроде тех, что сложил для своего друга поэт Тибулл:

Гений рождения твой будь славен на многие лета,

Светел во веки веков, с каждым приходом светлей!

Своего же первенца она нарекла Луцием — Луцием Домицием Агенобарбом.

Глава седьмая. Маньяк у власти

День, в который сын Агриппины получил имя, стал последним спокойным днем не только для императорской семьи Юлиев — Клавдиев, но и для всего Рима. Менее года управлял Калигула империей как здравомыслящий и справедливый властитель. Внезапно его поведение резко изменилось, и всеми одобряемый император превратился в самого сумасбродного и кровавого деспота, какого только знает римская история.

Эта неожиданная перемена в поведении императора поставила в тупик как древних, так и современных историков. Калигула и прежде проявлял свою истинную натуру — лицемерную, коварную, жестокую, и неудивительно, что императорская власть быстро вскружила ему голову. Однако такое объяснение не могло удовлетворить древних: уж очень чудовищными и неслыханными были его извращенность и кровожадность. Пытаясь понять случившееся, античные историки придают огромное значение болезни, из — за которой в конце 37 года Калигула долгое время находился между жизнью и смертью. Должно быть, он чувствовал, что его конец может наступить каждую минуту, и поэтому оставил завещание, в котором своей наследницей назначил Друзиллу, самую любимую — во всех смыслах — из сестер.