Нерон. Царство антихриста - [21]

На лице Нерона был написан восторг. Этот жестокий ритуал и льющаяся кровь, эти крики жрецов, должно быть, казались ему зрелищем, достойным богов.

Рядом с ним стояла насмерть перепуганная Октавия, его сестра и отныне супруга, хрупкая тринадцатилетняя дочь императора Клавдия, закутанная в покрывала. Жрецы подталкивали ее в объятия Нерона, который наблюдал за ней с презрительной миной.

Кортеж, сопровождаемый галлами, не перестающими стегать и мучить себя, вопящими и шатающимися от боли и возбуждения, покинул храм Кибелы, спустился с холма Палатин и погрузился в лабиринт улочек нижнего города. Процессию возглавлял верховный жрец, вышагивающий впереди Нерона и Октавии.

Улицы были настолько узкими, что можно было из окна одного дома коснуться рукой дома напротив. От одного фасада до другого не более трех-четырех шагов. Протискиваясь сквозь эту сутолоку, я отстал от Нерона и Октавии, от толпы галлов, любовников Агриппины и приспешников Клавдия.

Вчера вечером Нерон, завернувшись в плащ из пушистой шерсти, вышел из материнского дома, где он жил, и, как уже повелось в эти последние несколько месяцев, пошел бродить по кварталу Велабр. За молодым человеком шестнадцати лет, охочим до развлечений, следовали вооруженные телохранители. Они были отобраны Агриппиной, чтобы обеспечивать безопасность сына. Они знали, что, если на его теле окажется хоть малейшая царапина, их ждет смерть. Поэтому всегда были начеку, окружая юношу незаметным кольцом и подгоняя к нему добычу.

Нерон не довольствовался теми игрушками, которые поставляла ему мать, и предпочитал лично выходить на ночную охоту. Он любил устраивать засаду, пугая с охранниками какую-нибудь парочку, возбуждаясь нарушенной интимностью свидания. И часто уводил с собой обоих. Он и брал, и предлагал себя, как самец и самка одновременно, то подставляя свой зад, то вонзая член в чужую плоть.

Он рыскал по тем местам, где сегодня проходил его свадебный кортеж. Он охотился не спеша, двигался медленно. Его плащ раскрывался, обнаруживая тонкие ноги, пятнистую кожу, начинающий округляться живот, который выдавал в нем обжору.

Я присутствовал на его пирах. Обычно я садился в конце стола, за которым собирались Бурр и Сенека, Херемон и иногда Паллас, адвокаты, сенаторы, проконсулы, остававшиеся в Риме на несколько дней, прежде чем вернуться в свою провинцию. Здесь же были и игрушки — мальчики и девочки на случай, если кто-либо из гостей не ограничится чревоугодием и пожелает получить иные наслаждения.

Рабы с Востока вереницей подносили все новые блюда. В небольших бутылях и кувшинах подавались тонкие вина из Сполетто и Сабинии.

Нерон жадно глотал еду. Со свистом высасывал устриц. Смаковал сочные, тающие во рту белые грибы. Пожирал рыбу, отрывал куски от жирной и маслянистой голубиной гузки. Грыз мясо кабана и молодых фазанов. Рыгал, мочился, портил воздух. Оросив съеденное вином, выбирал десерт — груды абрикосов, начиненных медом, горы фиников, россыпь сочных засахаренных яблок и груш, блюда миндальных пирожных.

Нерон пьян. Он шатается, позолоченная туника липнет к потному телу. Он щурится, чтобы лучше видеть, подносит к близорукому глазу изумруд, чтобы лучше видеть. И вдруг сгибается в приступе рвоты.

Я поднимаюсь из-за стола, отхожу подальше и останавливаюсь у колонны. От вида разграбленных столов меня мутит. Я не выношу запахов, который источают объедки, эту мешанину из рассола, крови, требухи, яиц и рыбы — все то, что Сенека называет «изысканной тухлятиной». Все это его не смущает. Да и что может смутить Сенеку?

Я смотрю на учителя. Он сидит рядом с Нероном, его лицо бесстрастно, словно он ничего не видит, не слышит, не чувствует. А будущий император между тем выпрямился, снова потянулся к стакану, замурлыкал песенку, притянул к себе мальчика и девочку, которым на вид не более двенадцати лет, и стал тереться об их гладкую кожу своим оплывшим телом.

Сенека даже не повернул головы. Может быть, сидя за этим столом, он размышлял о книге, которую начал писать? В ней речь пойдет о «душевном покое» — он часто говорит со мной об этом.

Как ему удается находиться рядом с Нероном и сохранять свободу мыслей?

Я же задыхаюсь. Мне кажется, что весь Рим смердит.

Рабы расставляют светильники среди блюд, приносят факелы. Становятся видны полулежащие переплетенные тела.

Сидя в полумраке, я вижу, как Сенека склонился к Нерону. А может, он не в силах устоять перед его красотой и молодостью, перед обаянием этих голубых глаз? Или все-таки, как он сам утверждает, он видит в Нероне прежде всего сына Аполлона — того, кто назначен богами и людьми на место высшего властителя? И его привлекает не тело Нерона, а власть, воплощением которой он скоро станет?

Подошла Агриппина. Каждую ночь она кружит возле сына, чтобы увидеть его последнюю добычу. Она грубо расталкивает молодых людей, облепивших тело Нерона, и садится рядом. Он склоняется над ней, как любовник. Гости встают и молча расходятся. Ко мне подходит Сенека и увлекает за собой.

— Октавия, — шепчет он, — бедная женщина, несчастная жертва. Агриппина сожрет ее, а если не она, так Нерон.