Нерон - [49]

Таков был круг, который заключал в себе весь мир Бубулька и являлся ареной его тщеславия. Богач в то же время не забывал, что поэты ему много дали, и он старался быть с ними приветливым и предупредительным.

В этот вечер его сопровождали артист Галлио и прекраснодушный Латин.

Его приняли, как всегда, с большим почетом. Игроки встали, и игра на мгновение замерла; даже Ваниций поднял равнодушное лицо.

Софокл, преемник трагического поэта, питавший слабость к театральным положениям в жизни, вскочил с места, схватил руку Бубулька и торжественно подвел его к игорному столу. Транио стал превозносить моложавость важного гостя. Флорий похвалил его кольца.

Форний обычно угождал ему тем, что бросал ему в лицо грубости и глупости, которые Бубульк не без удовольствия высмеивал.

Каждый из игравших приглашал его присоединиться. Но примазавшиеся к нему «друзья» не выпускали его из своих когтей и подвели его к столу, который уже был занят для него его присяжными льстецами и прихлебателями.

Здесь к нему подошел и Фабий, отец многочисленного семейства, скромный писец, переписывавший правительственные распоряжения из ежедневной официальной газеты «Acta diurna».

Роль Фабия уже годами состояла лишь в том, что он следил за взлетавшими игорными костями Бубулька, вздыхал при проигрыше и ухмылялся при выигрыше. Он был неуклюжим льстецом. Самое удачное, что он мог сделать — это сказать что-нибудь невпопад. Тогда Бубульк, при громком поощрении других посетителей, награждал его ударом в спину. Фабий, однако, не уходил. Он терпеливо ждал «возмещения», в виде золотой монеты, позволявшей ему в этот день поужинать. Бубульк сорил деньгами, но сорил «разумно». Он знал кому дает, знал цену всякого человека и степень благоволения к нему Нерона. Его щедрость и великодушие всегда основывались на известных расчетах.

Криспий, тощий торговец маслами, был, наоборот, простодушен. Он был еще новичком в Обществе арфистов и ставил себе целью сделаться, подобно Бубульку, через посредство этого Общества придворным поставщиком. Он был застенчив, неловок и не умел разбираться в людях. Он наивно ставил на одну доску Зодика и Сенеку или Транио и Париса. Он был счастлив, когда кто-нибудь с ним заговаривал. Непристроенные люди, околачивавшиеся в Обществе, часто доставляли ему эту радость: они окружали его и шепотом просили у него взаймы денег. Криспий охотно шел им навстречу.

Бедный, добродушный торговец маслами! Здесь, среди любимцев муз, он напоминал заблудившегося ребенка. Он с благоговением взирал на артистов.

Мир изменился! Когда-то артистов равняли рабам; власть имущие изгоняли их или приказывали стегать их плетьми; ни один «приличный» человек не желал выдать дочь за актера. Теперь же почти все актеры были раскрепощены. Открывалась новая эра, государство покровительствовало художникам, и искусство развивалось.

В Общество являлись и эдилы; они ввели здесь в обиход нечто вроде ежедневных приемных часов, во время которых они беседовали с выдающимися современниками. Ни один высший государственный чиновник не упускал случая явиться туда, где сам император бывал по окончании театрального представления и участвовал в трапезе.

Зодик и Фанний приходили в Общество во главе шумной оравы. Они являлись лишь под вечер, по окончании занятий в своих группах. Их часто сопровождал Пиладий, преподававший в их школах танцы и фехтование. Он словно влетал, а не входил; казалось, что его руки и ноги порхают. Кадры его учеников состояли, главным образом, из сенаторов.

Недавно Нерон на одном из празднеств предложил сенаторам скрестить мечи с гладиаторами.

Чтобы закалить свое тело и впредь не быть застигнутыми врасплох — сенаторы принялись за ученье, желая вернуть силы одряхлевшим мускулам и вновь приобресть юношескую ловкость.

В искусстве авторитетами теперь считались Зодик и Фанний. Первый обучал поэзии, второй — декламации, и пению. Они были окружены стаей почитателей, продолжавших и здесь закидывать учителей вопросами.

Лентул, непритязательный мелкий землевладелец, на старости лет возгорел желанием писать стихи и стал изучать поэтов. Он попросил Зодика вновь объяснить ему уже изложенное на занятиях. У Лентула был усталый вид. Новоприобретенные знания подавляли его, и, пока учитель говорил, мысль его невольно перебегала к жене, детям, к его молочным фермам, и внимание его рассеивалось. Он был невероятно прилежен, но туго соображал и слабо подвигался к поэтике.

— Овладеть бы мне хоть дактилем! — сказал он со вздохом.

— Нет ничего проще, — объявил Зодик и стал скандировать гекзаметры, отбивая пальцем счет.

— Вот как? — тупо заметил Лентул и стал тоже манипулировать пальцами.

Зал был полон огней и жужжал как улей. Обходительный Криспий, потерявший одним ударом полмиллиона, встал из-за игорного стола, но все же продолжал вежливо улыбаться. Бубульк еще держался.

Зодик и Фанний не примкнули к игрокам, а сели в сторонку, под колонной.

— Я не могу тягаться с ними, их ставки слишком высоки, — сказал Зодик. — Смотри, еще шесть патрициев. Их все прибывает.

— Я повысил плату за ученье, — сообщил Фанний, — но, несмотря на это, меня сегодня рвали на части. В мою школу поступают главным образом старики, которые учатся фехтованию.