Нерон - [45]

— Я — артист!

Поппея улыбнулась.

— Почему ты улыбаешься?

— Я думаю о том, как искусно Агриппина избавляет артиста от забот правителя. Однако она не в чрезмерном восторге и от поэта, которому аплодирует весь мир. Вспомни твое первое выступление. Агриппина осталась в стороне, отсутствовала в тот момент, когда Рим был у твоих ног. Дочь Германика, в жилах которой кровь богов, стесняется, что сын ее служитель муз. Она была бы очень довольна, если бы ты отказался от своего творчества, ибо оно, по ее мнению, вредит престижу твоего, или вернее, ее трона.

— Откуда тебе все это известно?

— Это известно всякому.

— Когда я вернусь в Рим, — решительно проговорил Нерон, и в эту минуту он был страшен, — я с ней поговорю.

— Только не прогневай ее. Говори бережно. Она не вынесла бы повышенного тона. Она очень страдает.

— Отчего?

— Из-за Британника. Она его так любила! В день Фералий она была в мавзолее и возложила на его могилу лавровый венок.

Ночь все темнела. Фосфорический лунный свет окутывал море прозрачной дымкой, заливал бледным сиянием деревья и упал на Поппею. Лицо ее, освещенное зеленоватым отблеском, было холодно.

Вдалеке орали пьяные бродяги, перебрасывались грубыми шутками и непристойными остротами. Затем все утихло. Южная ночь была безмолвна; лишь трещали кузнечики, и внизу тихо дышало сонное море.

Император приказал принести светильники и приготовить на галерее вечернюю трапезу. Поппея ушла, чтобы переодеться. Все, что Нерон слышал, представлялось ему в какой-то дымке, и он не знал, как ему поступить.

В глазах его отражались мучительные мысли; губы его бессознательно шевелились, тихо произнося то «да», то «нет». Наконец, вошла Поппея.

На ней была широкая, свободная одежда, через которую просвечивало ее тело. Поппея казалась беззаботной и в то же время странной; на ней была туника в мелких цветочках, какие носили в Риме лишь веселые, доступные женщины.

Нерон и Поппея начали есть, но у них не было аппетита, и от пищи у них оставался лишь терпкий привкус. Они отодвинули блюда и стали осушать кубок за кубком.

Поппея, однако, не пьянела; лицо ее запылало, но она сохранила всю трезвость ума.

Светильники мешали ей, и Нерон приказал их унести.

Луна обдавала обоих матово-белым фантастическим светом.

— Что мне делать? — спросил Нерон глухим от хмеля голосом.

— Ты все еще бьешься над этими вопросами? Не стоит! Ты ведь любишь ее. Молишься на нее. Об этом много рассказывают. Вас связывают старые воспоминания. Зачем напрасно раздумывать? Решись! Склонись перед ней. Принеси повинную, пади на колени. Быть может, она простит тебя.

— Если бы она не была моей матерью, — проговорил Нерон с тяжелым вздохом, — я знал бы, что делать.

— Но она твоя мать, а ты ее сын! Зачем эта комедия? Она меня ненавидит и никогда не изменит ко мне отношения. Тебя она тоже не терпит только из-за меня! Я стою ей поперек дороги. Стоило бы мне уйти — и все уладилось бы!

— Я ничем не могу помочь! — нерешительно проговорил император.

— Ты прав! Примирись с матерью и верни Октавию.

У Нерона дрожь пробежала по телу.

— Да, приблизь ее тоже к себе. Или она, или я — выбирай!

Поппея встала и гордо выпрямилась.

— Отчего ты боишься? Надо, наконец, на что-нибудь решиться! Нельзя быть вечно двойственным. К тому же меня не любят. Октавию — напротив того, жалеют; в глазах народа она — невинный цветочек… В изгнании она будто бы перенесла какую-то детскую болезнь. У нее опухло горлышко. Зато здесь, во дворце, она успела сблизиться с флейтистом. Многие ропщут против твоего жестокого обращения с ней. — Ее, говорят, плохо кормят; она захирела и плачет, бедная кошечка! Это, право, бесчеловечно! Позови ее обратно, возьми ее! И все будет по-старому. Ты будешь опять каждую ночь наслаждаться песней флейтиста.

— Молчи! — крикнул Нерон. — Не будем больше разговаривать!

Он крепко обнял и посадил ее — маленькую и легкую к себе на колени; он страстно обхватил ее хрупкое тело, держась за него, в своей беспомощности, как за единственную опору.

Они снова принялись пить. На белый мраморный стол пролилось красное вино. Обмакнув в него палец, Поппея вывела на мраморной доске большое «Д».

Нерон насупился.

— Дорифор, — воскликнул он, — твой возлюбленный!

Поппея быстро замазала начертанный знак.

— Нет, Дионис! — ответила она. — Наш бог — бог радостной любви.

Нерон резко оттолкнул ее от себя. Поппея влажной рукой, на которой еще алели капли вина, дала ему пощечину.

— Дикая кошка! — крикнул император и погнался за ней.

Поппея спряталась за колонной, в другом конце галереи. Она стала защищаться ногтями. Глаза Нерона заискрились.

— Сумасшедший! — взвизгнула Поппея.

Издавая хриплые гортанные звуки, они остановились друг против друга, как хищные разъяренные звери.

Нерон раскатисто захохотал.

Поппея не поняла его смеха.

— Я смеюсь при мысли о том, что в моей власти отсечь твою голову!

Долго терзали они друг друга. Наконец — помирились.

Со стоном, похожим на сладострастное мурлыканье кошки, они слились в горьком поцелуе. Обессиленные, они на миг испытали облегчение. Затем застыли в изнеможении.

— Утром я возвращаюсь в Рим! — С этими словами Поппея вышла.