Нерон - [42]

Она уже остановилась на новом плане действий; восприняла его не умом, а каждым фибром своего существа; она, казалось, нащупала новый путь кончиками пальцев, словно эманировавшими магическую силу.

Если она до сих пор слишком верила Нерону, то теперь она умерит свое доверие ровно настолько, насколько этого потребуют обстоятельства. Она должна оттолкнуть его от себя, как фокусник в цирке отталкивает обруч, делая едва уловимое обратное движение; от полученного импульса — обруч катится вдаль, но, описав круг, покорно возвращается к исходной точке.

Поппея велела подать себе носилки. Ее понесли через площадь Марса, мимо колоннады Октавия, излюбленного места прогулок патрициев, к театру Марцелла. У входа она встретила Менекрата, который пригласил ее в свою виллу.

Поппея снова искала общества артистов и поэтов; ее всегда влекло к ним, но в последнее время она с ними реже встречалась.

От Менекрата она узнала все новости литературного мира.

Сенека после примирения с императором забросил научные занятия и, подобно своему венценосному покровителю, всецело отдался писанию стихов. Лукан, по окончании представления, благополучно выбрался из Рима и продолжал теперь свою жизнь изгнанника. Зато Антисий попал в ловушку. На каком-то вечере он прочел сатиру на Нерона, за Что был задержан и обвинен в оскорблении императора. Все ждали смертного приговора. В сенате по этому поводу происходили бурные заседания.

Старый, мужественный сенатор Фразей выступил с немногими единомышленниками в защиту сатирика. Цареугодники, наоборот, требовали для него смерти. Нерон должен был вынести приговор. Он ограничился изгнанием автора, назвавшего его в своих стихах пьяным глупцом. Император даже не чувствовал себя обиженным. В конце концов — всякий поэт немного опьянен и «глуп».

Нерон в этот период был щедр, расточителен, добр и милостив. Его успех в Риме и провинциях одурманил его. Он выезжал играть в другие города; с ним отправлялось до тысячи колесниц, и за ним следовали солдаты, несшие его лиру, маски и театральные атрибуты. Его слава достигла апогея. Стихи его изучались в школах наравне с произведениями Виргилия и Горация, и дети добросовестно зубрили его элегию об Агамемноне.

Нерон был провозглашен классиком и считал себя наивысшим поэтом своего времени.

За все почести он широко расплачивался деньгами, о ценности которых потерял всякое представление. За переписку нескольких своих стихов он приказал выплатить писцу Дорифору два с половиной миллиона динариев; когда обратили его внимание на значительность этой суммы — он рассмеялся и велел ее удвоить.

Поппея была с ним любезна, иногда целовала его, но придавала их беседам характер подчеркнутой простоты, противоречившей ее прежней экспансивности. Большей частью она в разговорах с Нероном ограничивалась передачей виденного и слышанного.

— Лукан написал длинное произведение, — сказала она однажды. — Это произведение находят очень удачным. Известно ли тебе об этом?

— Что оно собой представляет?

— Мне показали только часть. Но чувствуется широкий размах. Тон — героический. Слова кажутся точеными. Лукан на сей раз вызвал всеобщее одобрение. Появилось также несколько молодых поэтов, подающих большие надежды: новый Виргилий и латинский Пиндар.

Однако, вопреки ожиданиям Поппеи, сообщение это ничуть не смутило Нерона.

— Сенека тоже пишет много стихов, — добавила она.

— Милый, добрый старик! — благожелательно проронил император.

Задача Поппеи была нелегка. Нерон никому больше не завидовал. Он считал себя неуязвимым.

Но однажды Поппея как бы невзначай заговорила о слышанных ею накануне стихах.

— Они состоят всего из нескольких строк. В них поется про фиалковое море.

— Чьи они? — спросил Нерон с непривычным волнением, заранее зная ответ.

— Британника.

— Они красивы?

— Красивы ли они? — она повела плечом. — Они необычайны.

Нерон, затаив дыхание, уставился на Поппею, словно на призрак, поднявшийся из могилы.

— Да, стихи эти необычайны. Достаточно услышать их один только раз, чтобы никогда не забыть их.

— Но произведение это бледно, — возразил Нерон, — бледно и бессильно, каким был он сам.

— Это больная, но благородная песнь, — задумчиво произнесла Поппея.

— Не кажется ли тебе, что такая песнь недолговечна? Она имеет лишь мимолетный успех. Затем — словно уносится ветром.

— Возможно.

— Сила ценнее, — взволнованно продолжал Нерон, — в ней будущее, в ней — бессмертие. Но отчего ты не отвечаешь?

— Откровенно говоря, я в этом не разбираюсь… — и она внезапно умолкла.

— Я знаю, о чем ты думаешь! — продолжал Нерон. — Ты думаешь, что я не создал такой вещи. Признайся!

— Нет…

— Отчего ты это так неуверенно отрицаешь?..

Поппея посмотрела куда-то вдаль и опять ничего не ответила.

— Я тоже написал про море, — возбужденно проговорил император, — но у меня волны гремят, и сам стих брызжет и бьется… Ты знаешь это произведение?

— Да.

Нерон почувствовал, что Поппея не ценит его таланта, и в этот момент ненавидел ее. Но он уже не мог продолжать свой путь в одиночестве. Он ежедневно посылал за ней, и она являлась. Поведение ее было заранее обдумано. Она коварно, как бы случайно, задевала его самолюбие; иногда, впрочем, позволяла себе и похвалить его. Теперь она не была более одинокой, а опиралась в своей борьбе на живое еще воспоминание: на умершего поэта, ставшего ее тайным союзником.